Задаваясь вопросом его личности, я видел в нём лишь формальность всех чинов, всех достижений, всех результатов.
Ерзанье уже не спасало. Не боясь замечаний, под натиском разрывающей скуки, я встал. Привычное для меня место в первых рядах, давало качественную картинку моих действий не только преподавателю, но и неохотно-смотрящим вперёд ровесникам, чья ответственность, выжимая последний энтузиазм к учебе, обременила присутствием в душном кабинете.
Я осмотрелся. Несколько глаз устремились на меня с оттенками вопрошания. Но мне было невыносимо скучно, и как в кислороде, я нуждался и в движении. Преподаватель, не желая меня замечать, продолжал высокопарным тоном вещать тему, начатую им, по ощущениям, несколько часов назад.
Холоднокровной и ровной поступью я донёс своё тело без смущения к окну. Открытым оно не было, и, ждущее меня, оно позволило ощутить первые потоки прохлады, как только я сумел его приоткрыть. Взгляд за пределы аудитории со проводился несколькими затяжными вздохами. И каждый из них заканчивался грустью. Она не прекращалась, как и окутывающая скука. Несколько минут я простоял в ожидании комментариев, но к моему удивлению их не последовало ни через минуту, ни через пять.
Мне невыносимо желалось закричать, но я не был готов к тому, что произошло после.
Вместо крика я ощутил самопроизвольную улыбку на собственном лице, она, противостоящая хмурым и без эмоциональным лицам окружающих, возвышалась и становилась очевидней и ярче. Она, подхватившаяся лишь несколькими, доросла да смеха на всю душную кабинетную атмосферу. Это смеялся я. Перед самым носом преподавателя, стоя у окна. Я смеялся ему в лицо, не ожидая чего-то в ответ, наблюдая с любопытством за самим собой.
Каждый уставился на меня в порыве смущённого удивления. Обернувшись в сторону окна, напротив которого возвышалась моя фигура, они не решались задать вопрос о причинности моего смеха, впрочем, я и для себя бы эту причину не смог найти. А укорительный взгляд из под бровей становился всё очевидней.
– Какое хамство – возмущённым, но ровным тоном произнёс Ханжа П. Н. Сядьте на своё место, вы мешаете мне вести лекцию.
Я немного замешкался. Учащенное и волнуемое моё сердце затрудняло дыхание и мысль, словно мне хотелось сорваться с места и, открывая двери на пути, отдаляться от этого обращения дальше и дальше. Все же, с затруднениями протиснув в свои лёгкие очередную порцию воздуха, я произнёс: