– Еть! Казачки′, да що ж творитьси-то!!! – Хмур вскочил на ноги и заорал, что есть мочи, желая привлечь внимание прочих казаков. Он удачно выбрал момент. Филька как раз перестал петь, – Мы за нимо пошли, а он почище царя-мучителя будеть! Я тобе тутова не на каторге! Пошёл ты в сраку чортову! Я тобе не холоп!
Люд вокруг замер. Казаки, ещё недавно беззаботно гулявшие и певшие песни, теперь безмолвно наблюдали за картиной. Прочие ясаулы, что пришли с Разиным с Зимовейской тоже не подали голоса. Но Разин знал их, а они его. Видимо, знали зимовейские казаки и то, что должно было случиться дальше.
Сабля атамана описала полукруг, и голова Хмура полетела в сторону, оставляя красные брызги на грязном весеннем снегу. Кровь запачкала Фрола, и тот вскрикнул.
Разин оглядел безмолвствующую голытьбу.
– А таперича послухайте мени, казачки′! Откель вы прибились, я смекаю! Вы усе аль холопы, аль колодники бёглые. Вы пришли на Дон усе за волей, и ноне волю обрели. И я не царь вам, да не боярин! Для тех, кто не сведущ – я атаман! А идём мы не на гульбу, а за зипунами, и тутова слово первое – моё! Ежели кто не желаеть, я не неволю! На Дону хоть в бедноте, да в ладу и мире пожити – усё можно! Но коль собрались до походу, то слухайте мени да ясаулов! Усё! Уходите, кто желаеть!
Казаки стояли в тишине. Никто не проронил ни звука. Разин оглядывал их лица, где читались испуг и трепет перед грозным атаманом. «От бояр тикали, що пороли их! Токмо такову кровь и видали!» – понимал Разин. Понимал он и то, что большая часть этих людей не умела воевать и не умела убивать. Но именно ему нужно было обучить их войне. Других людей для похода не досталось. «Но аки ж мени сдержать их, коль оне и труда, и крови трухают?» – задался вопросом атаман.
Разрядил обстановку Филька.
Аки у нас на Дону
Жизнь была весёла.
– заголосил он.
Чернява моя,
Черноброва моя,
Черноброва, черноглаза,
Раскудрява голова!
– поддержали его несколько голосов, а потом все постепенно снова пустились в пляс.
Жизнь была весёла,
Атаман хороший.
Атаман хороший,
Ясаулы бравы.
– выводил певец, дальше в хоре слилось уже больше сотник глоток.
Чернява моя,
Черноброва моя,
Черноброва, черноглаза,
Раскудрява голова!
Разин повернулся к огню. Ус, предваряя события, развёл руками и сразу же сказал:
– Ну, що хошь, Степан Тимофеич, токмо енти человеки, нема других.