Стражники удалились, воцарилось тревожное молчание. Я слышала,
как под куполом воркуют голуби – птицы Истинных Богов. Ожидание
нервировало.
Его тоже. Он в раздражении постукивал ногой по полу, вытаскивал
и снова отправлял меч в ножны, ворошил свои и без того спутанные,
чёрные, как ночь, волосы.
Брр! Так ещё и любоваться им начну! Хотя было бы чем – кроме
высокого роста, широких плеч и тонких пальцев и посмотреть-то не на
что.
Но всё-таки с прекрасных ликов Истинных Богов мой взгляд нет-нет
да и перескакивал на грубые резкие черты владетеля-узурпатора. Я
разглядывала его и думала: понимает ли он, как непривлекателен?
Каково это – знать, что ты некрасив? Мне в тягость красота, но как,
должно быть, тяжко уродство?
Из размышлений меня вытянули вернувшиеся стражи.
Они волокли, будто куль с мукой, моего дядюшку. На нём был
ночной колпак, правда, съехавший набок, кое-как наброшенный на
пижаму халат и мягкие тапочки.
Дядю швырнули прямо к грязным сапогам захватчика.
Эбигейл ахнула, я приподнялась со скамьи, чтобы выразить
протест, но владетель-узурпатор остановил меня повелительным
взмахом руки.
– Сядьте, ваше величество! – почти приказал он, голос его давил,
словно каменная глыба.
Он сам помог дядюшке, который не переставал жалобно причитать,
встать и начал:
– Готовы ли вы, лэр первый советник, пред своей королевой и
ликами Истинных Богов подтвердить, что именно я отдал приказ об
убийстве вашего короля Эруана Шестнадцатого?
Голос звенел, взлетал под купол и обрушивался вниз, дробясь на
слова – будто полчище стрел.
Дядюшка задрожал, его обширный живот заходил волнами. Первый
советник сделал попытку с воем рухнуть к ногам завоевателя, но тот
удержал его.
– В чём дело, почтенный лэр? Разве моя просьба так сложна? Ведь
если ваше обвинение в мой адрес правдиво – с вами ничего не
случится.
У меня внутри всё напряглось и замерло, дрожа, как натянутая
струна. Узурпатор прав: лгать пред ликом Истинных Богов в их
главном Храме мог только глупец. Все знали, что карающая молния тут
же испепелит лжеца. Поэтому жители Льема приводили сюда тех, в чьей
честности сомневались, и требовали принести клятвы. Отказаться
нельзя. Это значило признать ложь. Тот, кому нечего скрывать, прямо
и открыто заявлял о своих намерениях и выходил из Храма живым и
невредимым, враль же обращался в кучку пепла.