— Но я не хочу ТАК меняться! Я теряю большýю часть себя. Я ХОЧУ
чувствовать сожаление от убийства невинного человека. Ли, я
застрелил ребёнка и продолжил есть как ни в чём не бывало! Это
неправильно!
— Ты застрелил не ребёнка, а пустую оболочку, которая ждала
перерождения, ‒ возразила хвостатая, но на самую малость в её
голосе убавилось уверенности.
— Оболочка не испытывает боли. Оболочка не молит о спасении.
Оболочка не может плакать от несправедливости. Оболочка не может
бояться смерти. Всё это я видел в глазах ребёнка. Но не чувствовал
сожаления или горечи. Ли, если Хранитель хочет сделать из меня
бездумную машину для убийств, то пошёл он в пизду! Я не хочу этого.
А ты?
Вопрос застал кицунэ врасплох, и она вздрогнула, столкнувшись со
мной взглядом. Не выдержав и двух секунд, она отвела глаза.
— Ясно, ‒ губы исказила горькая усмешка. ‒ Тебя уже успели
перепрошить и ориентировать на служение Хранителю. Сегодня я уйду.
Может, сдохну где-нибудь. Думаю, для меня есть пара подходящих
котлов в аду. Но в апостолы этого ебанутого демиурга я не
пойду.
Бросив пистолеты на диванчик, я направился на крышу, переступив
через лужу крови и бросив взгляд на укрытое какой-то тряпкой
тельце, лежащее у стены.
Крыша торгового центра была пуста, только в одном углу догорал
костерок, разведённый из какого-то хлама. Присев на край крыши, я
посмотрел вниз. Там, четырьмя этажами ниже бесцельно бродили
десятки зомби. До сих пор они не стремились ни выломать двери, ни
сожрать друг друга. Но похер как-то. Хочется лишь сдохнуть. И
отделяет меня от того, чтобы уйти прямо сейчас, лишь тёплый
кулончик с душой одной хвостатой марионетки. Я могу умереть сам, но
не имею права унести в могилу её. Пусть она сама себе не хозяйка,
но она живая. Или нет? А я сам жив?
Какая-то часть меня усердно твердила, что я жив, ведь я себя
осознаю. "Я мыслю, а значит я существую". Но в глубине души я
понимаю, что умер. Меня убил Хранитель, сделав ещё одной
марионеткой, которая должна сменить ту, что испортилась от времени.
Я убиваю не потому что это нужно для выживания. Тех людей на втором
этаже я убил потому, что мне было лень с ними общаться. Ребёнка я
убил потому, что… нет, тут даже не было причины. И эмоции, которые
так щедро разливались во мне пару минут назад… они никак не
зависели от убитых. Это было проявление эгоизма, а не сочувствия
или сожаления. Я не хочу меняться. Я не хочу терять себя. И сейчас
я чувствую тот каток равнодушия, который медленно давит во мне
остатки моего живого "Я".