— И? — поощрила
рассказчика Оля, тот в ответ многозначительно сверкнул глазами.
— Он согласился. Серега
ввел ему анестетик, а тут засада, у Мишки сердце остановилось. Мы с Серым в
полном ауте. Реанимации при филиале нет, надо в центральный госпиталь везти, а
как его везти, если у нас полное отсутствие сердечной деятельности?
— Там что, дефибриллятора
не было? — удивился Виталик.
— Не было. Или сломанный
был, не помню уже. Начали делать непрямой массаж — нет сердцебиения. Я вскрываю
грудную клетку, и Серега весь в мыле начинает делать прямой массаж. Запустил
сердце, короче. Я шов наложил, мы его перекладывать на каталку начали, а у
Сереги руки дрожат, и я не то, чтобы трезвый… В общем, я так и не понял, как мы
его уронили, пришлось ногу в гипс брать и на фиксатор ставить. А дальше картина
маслом. Мишка глаза открывает, на груди повязка – там свежий шов. Прямо перед глазами
нога загипсованная и зафиксированная. А главное, ноготь, сука, вросший, мы про
него тупо забыли! Как был, так и остался!
Все снова взорвались
хохотом, и Оля тоже не смогла удержаться. А Антон внимательно следил за ее
реакцией.
— Я валяюсь, Антоша, —
качал головой, захлебывающийся от смеха Виталик. — Он вас не убил? Михаил этот?
— Как видишь, —
самодовольно ответил Антон, снова глянув на Олю, — не убил.
— У меня жена-уролог, — решил
и Виталик посмешить коллег. — Когда интернатуру проходила, там дорога к корпусу
больницы шла через парк. В этом парке под елками извращенцам как намазано было.
Вот моя шла с подружками, а там стоит один из этих. Девчонок увидел, плащ
распахнул. Думал, они сейчас визжат начнут и истерить. А Маришка моя глянула и
говорит: «Вы, мужчина, не стояли бы тут на холоде. У вас слабо выражена
эректильная функция. Вам надо ко мне на прием, положим вас на обследование,
иначе рискуете остаться полным импотентом».
— И что он? — спросила Валя,
давясь от смеха.
— Сбежал. Больше его
девчонки под елками не видели.
Все смеялись, а Ольге
вдруг смеяться расхотелось. Непривычно задело вот это «моя». Даже неловко
стало, она что, завидует? Никогда за собой не замечала. Но такое явное
обозначение принадлежности отчего-то зацепило. Может, потому что кое-кто
слишком легкомысленно его произносил, а потом так же легко от своих слов
отказался? Скорее всего.