Аулун опустила взгляд, и Аслэг хмыкнул.
- Я могу распорядиться, чтобы он слушался тебя. Впрочем, как
знаешь. Он, на мой взгляд, чрезмерно кичится тем, что отец зовёт
лишь его.
- Лекарка пользуется доверием Улхасум и хасум Йерин, господин.
Ей достаточно этого, - почтительно произнесла Аулун.
- Хорошо.
Руан встал и наполнил одну из чашек остатками ачте из заварника.
Пара листочков со дна скользнули в светлую глазурь и закружились в
золотистом настое.
- Держи, - сказал он, протягивая чашу Аулун. - Как они?
- Поправятся, - пожала плечами Аулун. - Алай хотела прийти к
Укану. Наверное, ей нужно отправить весточку?
- Она спит. Я оставил её на своей кровати. От неё пахло кошачьей
травой. Ты стала часто её использовать.
- Это действенное средство. Тут нет такого, а в Фадо другие
травы для успокоения. Теперь Аулун не знает, что будет делать,
когда запасы господина Руана закончатся. Эта трава гораздо сильнее
травы сумарзых, и на вкус куда как приятнее.
Она стояла, глядя в чашу, где по кругу медленно плыли два
листочка, и большие ясные глаза были как отблески этого ачте в
белой глазури нежного лица. Руан сглотнул. Кончики пальцев
закололо, и он опустил взгляд.
- Почему бы тебе не присесть? - спросил он, слегка
прокашлявшись. - Я же говорил, что при мне ты можешь…
Ачте плеснулся в воздух, и круглые золотые топазы капель
взлетели, разлетаясь в стороны. Чаша стукнула о доски пола,
темнеющие от разлитой влаги, руки Аулун вокруг шеи Руана
сомкнулись, а губы, приникшие к его губам, были нежными, и он
схватил её, стискивая, загораясь, впиваясь в них.
- Так нельзя, - судорожно шептал он, путая свои пальцы и её на
тесёмках и пуговицах, пугаясь своих рук на её шее и плечах. -
Стамэ… Аулун, это неправильно… Останови меня, прошу… Прошу! Я не
смогу остановиться сам… Зачем ты делаешь это?
Выбившиеся из кос волоски цеплялись за штукатурку стены, за
мозоли, за взгляд, и он просунул ладони между её спиной и стеной,
не отрываясь от её губ, наступая на какую-то одежду под ногами,
вздрагивая от её тёплых пальцев на теле, от боли в костяшках,
которые опять бились об шершавую поверхность. Её мучительная
нежность вновь была в его руках, снова наполняла его горсти и
обволакивала его тело и душу, и он застонал, стискивая её, шаря
губами по шее, обдирая щетиной мягкую светлую кожу, подчиняясь
ритму её движений.