— А колдун уехал в Му́рен, — Барк сложил дрова у жаровни,
потрогал остывший уже чайник и расшевелил тлеющие угли.
— В Мурен? Это ещё зачем?
— Сказал, за чёрной козой.
— У нас тут что, чёрной козы не нашлось?
— Нет, вашаслость, только мышастой масти остались, он чёрных-то
всех, почитай, порезал.
— А почему сам поехал, а не послал кого?
— Не знаю, вашаслость, да я и не спрашивал, потому как боюсь я
его.
Генерал мысленно выругался. Не дело это, когда человек
колдовством занимается. Не людское это дело, если уж точно сказать.
Это когда айяаррское отродье колдует понятно — им всем место на
костре или виселице, а совсем другое, когда люди. И это новое
королевское веяние — при корпусе колдуна держать — совсем делу не
помогало. Но поперёк королевского указа не пойдёшь.
Раньше и святой отец был против, да только за это его быстро
отослали куда подальше, заменили на более покладистого. Так что
нынешний не замечает ни колдуна, ни чёрных коз, ни петушиной крови
и красных ниток, привязанных на деревьях. Только люди шепчутся и
держатся подальше и от походного храма, и от колдуна. Да болтают
всякое.
— Ладно, скажи, буду сейчас.
Барк исчез в тот же миг. Исчезать у него получалось гораздо
быстрее, чем появляться, и гораздо тише. Генерал, выйдя из шатра,
потянулся и поёжился. Небо на западе разлилось закатным багрянцем.
В ущелье над рекой соболиной шкурой расстелился густой туман,
сквозь который зловещей щетиной торчали чёрные пики елей, и над
треклятым Оленьим Рогом засияла россыпь Лучницы. Издевалась над их
неудачей, целясь остриём прямо в лагерь. А поверх неё, как
королевская тиара, возвышался тонкий серпик месяца рогами кверху.
Значит, дождей не будет ещё долго. И то радость.
Успеть бы до зимы…
Осень в горах подбирается быстро. Сегодня утром генерал заметил,
как за ночь пожелтели буковые рощи у подножья хребта, и первый
журавлиный клин потянулся в сторону юга. Времени совсем мало. Потом
перевал занесёт снегом, и останется только ждать весны и надеяться,
что за зиму окаянные горцы не наберутся достаточно сил.
Из лагеря доносился запах дыма, каши с мясом и сапожной мази.
Перед полевой кухней большой костёр лизал небо огненным языком,
трещали дрова, и под бренчанье чьей-то расстроенной дзуны́ хриплый
голос напевал песню про найденный клад.
Генерал подошёл к костру. Все вскочили в приветствии, даже босой
Ру́эн, чинивший сапог, отшвырнул дратву и шило и отдал честь.