Забыл еще со времен, когда сдыхал от голода на улице и ловил крыс, чтобы впиться в них сильными зубами и сожрать живьем. Тогда еще он понял, что бояться нужно только собственной слабости и всего, что может эту слабость вызвать. Жизнь редко преподносила ему подарки. В большинстве своем он выгрызал себе каждый кусок мяса боем, потом и кровью. Ничто не доставалось Тигру просто так. Но у него была отменная память и каждую ночь он слышал крики умирающей от побоев матери и помнил собственную беспомощность, собственное бессилие и осознание, что некто или нечто может отобрать у него самое дорогое, безжалостно порвать, искромсать и превратить в тлен смысл его жизни. Помнил, что никто и никогда не любил его так, как любила Сарнай. Он и не надеялся, что кто-то сумеет полюбить, ему это было не нужно. Дикий, маленький зверек предпочитал, чтоб его боялись. На хрен любовь. Она причиняет боль. Боль от потери…ведь мы обязательно рано или поздно теряем все, что любим. Теряем так или иначе. Прошли годы и это ощущение, этот страх, эти страдания стерлись, забылись, спрятались в тот самый угол, где худой, ободранный мальчишка лежал, свернувшись калачиком и смотрел широко распахнутыми глазами в ледяную мглу, крепко сомкнув нечто ценное в своих ладонях, нечто…без чего самому Хану было намного легче жить.
Но с возвращением Ангаахай этот липкий, мерзкий ужас начал оживать. Ощущение, что ему вдруг недостает кислорода если она не рядом. Как будто из него выкачивают понемногу воздух и хочется хватать его широко открытым ртом, чтоб не начать задыхаться. И это страшно, по-настоящему страшно. Ему казалось, что она может причинить боль, что именно она способна разодрать в мясо того самого скрюченного слабого ублюдка со сломанными руками и ногами, не смеющего даже мечтать о том, что кто-то способен протянуть к нему руки, обнять, коснуться его грязного лица.
И из темноты тут же появлялись они. Жуткие, огромные звери с оскаленными пастями, истекающими голодной слюной и оголенными когтями. Звери готовые сожрать любого, кто посмеет тронуть слабовольного уродца, вечно стоящего на коленях. Ему нельзя выходить из темноты, ему нельзя позволять на себя смотреть. Иначе увидят и то, что спрятано в его худой груди с торчащими наружу сломанными ребрами…увидят, отберут и раздавят. И тогда не останется ничего…даже звери будут валяться мертвыми в лужах собственной крови.