В постель залезла, за руку уцепилась, сдавила так, что больно стало.
- Если бы ты знала, до чего тошно… каждый день, как последний… батюшка… сам не думал, что так получится. Власти хотел. Силы… а не со всякой силой управится можно.
Она уткнулась в пухлое Красавино плечо. И та погладила сестрицу, покачала головой. Надо же, довели… Беруся-то завсегда спокойною была, а чтоб плакала, так такого вовсе не случалось. Ныне же она дрожала меленько, и слезы летели по белым щекам.
- Добрая ты, Красава… только глупая…
- С чего?
- С того, что столько жить, все видеть, все слышать, а ничего не понять, - пахло от Беруси ныне не хлебом и не пряниками – стужею взаправдошнею зимней. – Я даже завидую… у тебя все просто… по заветам… все еще молишься по пять раз на дню?
- Как получается, - уклончиво ответила Красава.
За нынешним-то хозяйством молиться некогда, да и тяжко ей на коленях стоять. Спину ломит. Голова кружится. Ноги к ночи опухают так, что чулки рвутся.
Но дед бы не одобрил.
Сказал бы, что кто ищет, тот способа находит. А Красава просто ленится.
- Молишься… и за меня, надеюсь? Ох, Савушка, я такого натворила… и не я, если подумать… и я тоже… заблудилась совсем… помнишь, нас отец в терем царский возил? Туда все своих дочек возили… царица-то померла… Божиня упокой душу ее смиренную. И царь холост. Многим охота была породниться. А если и не родниться, то… царь до женщин зело охоч.
- Что ты такое…
- Что знаю, то и говорю… согреет дочка постель царскую, а он за это из казны пожалует… казна-то велика… бездонна, почитай, - она отстранилась и слезы ладонями отерла. – Им всем думается, сколько ни черпай, а не оскудеет… а что казны этой… уже давно должны и тому, и этому… а он не думал… как жена померла, пошел… мол, сам на этом свете не задержится, а что после него будет, так какая разница? Хоть пожар, хоть потоп. Отец… привыкла я его отцом звать, хотя… тоже сволочь… спас он меня… как же… жена просила. Ее он любит. Мог бы ведь взять вторую. И третью. Дед бы позволил. Дед ему сам предлагал, мол, если одна пустоцветна, то другая детей принесет. А он ни в какую… завидую.
Голос Беруси был тих и глух.
Страшен.
А Красава слушала, гладила сестрицыны волосы мягкие.
Стужа?
И еще болото. Погост старый, на который их, малолетних, не пускали. Нечего там делать. А они все одно бегали, потому как любопытственно было на древние могилки глянуть, из которых вечером будто бы поднималась княжна проклятая да бродила, искала, кому бы о кладе рассказать…