Получилось довольно язвительно.
- Стараемся… мы-то стараемся, да только… - он махнул рукой. – Дело даже не в них. Тьма, она… порой дурное шепчет. Знает, где слабина. И давит, давит, пока не прорвет. Поэтому порой дар лучше не будить. Но если уж проснулся, то надо учиться контролю. Или ты ее, или она тебя.
Тьма Глеба молчала.
- В таком случае, надеюсь, вы сумеете сполна распорядиться оранжереей.
- Мы-то сумеем, - Земляной почесал затылком стену. – Но… вы бы не торопились умирать. Глебушка вон огорчится… если что, мы, конечно, поднимем. Только, сами понимаете, это уже не то.
- Не буду, - она сумела улыбнуться. – А теперь, если позволите… этот день был тяжел. И… я устала.
Она отвернулась от своего отражения.
Бледное лицо. Светлые волосы. И темное платье прямого кроя, которое на ком другом смотрелось бы чересчур уж простым, уродливым даже, лишь подчеркивало нечеловеческую хрупкость Анны.
- И за мальчиками присмотрите. Пожалуйста.
- Присмотрим, - пообещал Земляной.
- У них неладно… и еще с Ильей… то есть, с Арвисом. Он сказал, что знает, кто отец Ильи. Не имя, но… рисунок. Предполагаю, что речь о гербе идет. Вы спросите. Возможно… не факт, конечно, но возможно, стоит… отписать.
Анна сцепила руки.
И смотреть старалась в сторону. Бледные щеки ее слегка порозовели.
- Отпишем. Всенепременно, - Земляной сунул за щеку конфету и поинтересовался. – А вы не желаете на бал сходить? Который в ратуше… городской… благотворительный…
- А надо?
Приподнятая бровь.
Удивление.
- Хотелось бы… но, боюсь, нам будут не рады… настолько не рады, что может не остаться билетов, а… побывать нам надо.
Анна склонила голову и сказала:
- Я попрошу Никанора. И… я не думаю, что мое прошлое имеет какое-то отношение к нынешним делам.
Арвис и вправду нарисовал картинку, кривоватую, но вполне себе узнаваемую. Вот ведь… и вправду отписать придется. Иначе не простят.
Но Илье Глеб ничего не скажет.
Пока.
В конце концов, твари не лгут, но и с правдой обращаются весьма вольно.
…у дома Анну ждали розы.
Огромный букет белых полупрозрачных роз, того сорта, который выращивали лишь в теплицах Петергофа. Тугие бутоны едва раскрылись. На лепестках блестела начарованная роса, которая никогда не исчезнет, но лишь, возможно, изменит цвет по новой моде.
Белая лента.
Карточка.
И смутное нежелание прикасаться к букету.