И заодно подскажут, как быть с наследником.
Мелькала трусливая мыслишка, что было бы весьма удобно,
подтверди ведьмак матушкины опасения. Окажись Себастьян не родным
сыном князя, тот получил бы развод или хотя бы возможность отказать
ребенку в имени…
…а приданое оставить.
- Гебенок выгастет, - Ангелина Вевельская в волнении картавила
более обычного и, откинувшись в кресле, утопая в розовых атласных
подушках, коими ее обложили для пущего комфорта, мяла платочек.
Пропитанная маслом мяты и лемонграсса ткань источала резкий аромат,
который заставлял свекровь морщиться и с мученическим видом
закатывать очи. – И быть может, хвост отвалится.
Вины за собой Ангелина Вевельская не видела, и на мужа обижалась
всерьез. Лишь исключительное воспитание, полученное в пансионе,
удерживало ее от банальнейшей истерики с битием посуды. И начала бы
она с того преотвратительного фарфорового сервиза на двенадцать
персон, преподнесенного к свадьбе дражайшей свекровью. Сервиз был
покрыт толстым слоем позолоты, и самим своим видом, вызывающей
роскошью, уродством, отравлял Ангелине жизнь.
- А если не отвалится, - свекровь впервые соизволила одарить
невестку почти одобрительным взглядом. – Его можно будет отрезать.
В конце концов, зачем человеку хвост?
Отрезать хвост не вышло.
Семейный доктор, к которому Тадеуш Вевельский обратился со столь
деликатной просьбой, долго оглаживал бородку, щупал хвост, несмотря
на явное неудовольствие юного Себастьяна, а потом со вздохом
признал, что отрезать-то, конечно, можно, но за последствия он не
ручается.
- Следует признать, что сей рудимент отменнейшим образом
иннервирован, - доктор нежно провел по мягкому темному пушку,
покрывавшему не только хвост, но и всего младенца. Пушок пробился
на третий месяц жизни, и покрыл смуглую желтоватую, точно
подкопченную кожу Себастьяна ровным слоем. - Резекция его вызовет
сильнейший шок у пациента…
Пациент заорал.
Голосом он обладал громким, и Тадеуш скривился, нянька же
привычно сунула руку за пазуху, нащупывая грудь, но была
остановлена князем.
Доктор же, отпустив хвост, который тотчас обвил ножку младенца,
продолжил.
- А шок, весьма вероятно, вызовет exitus
letalis[1].
Милейший Бонифаций Сигизмундович поправил пенсне, которое носил
не из-за слабости зрения, но в силу собственной убежденности в том,
что оная слабость в глазах великоможных пациентов напрямую связана
с ученостью. И хоть бы во всем княжестве не нашлось бы человека,
который посмел бы вслух усомниться в учености Бонифация
Сигизмундовича, он по-детски продолжал стесняться отменного, как и
у всех поколений докторов Пшеславских, зрения. И скрывая стеснение,
робость, вовсе несвойственную его давным-давно почившему батюшке,
речь вел медленно, густо пересыпая умными словами, а то и вовсе
латинскими фразами.