А главное, что отказать не выйдет. Нет, конечно, можно
потребовать… чего-нибудь этакого потребовать, скажем, дверь
открыть, убраться из этой странной комнаты в иную, более подходящую
для беседы. Вот только чуяла Евдокия, что эти фокусы – неспроста. И
как знать, о чем разговор пойдет. А потому вздохнула, сунула веер в
подмышку и юбки подобрала.
- Отвернись, - буркнула.
- Увы, это выше моих сил!
На подоконник он Евдокию втянул, а после помог спуститься.
- Лихо так из дому сбегал… мне вот и рассказал…
- А зачем нам сбегать?
Сад.
И кусты роз, которые разрослись густо, переплелись колючими
ветвями, сотворив непреодолимую стену. Во всяком случае, у Евдокии
не появилось ни малейшего желания ее преодолевать. А Себастьян
знай, шагал себе по узенькой дорожке, которую выискивал, верно,
наугад, и заговаривать не спешил.
Остановился он у крохотного прудика, темную поверхность которого
затянуло ряской.
- Может, конечно, и незачем, а может… - замолчал, вздохнул, и
хвост змеей скользнул по нестриженной траве. – Евдокиюшка… друг ты
мой сердешный… скажи, будь добра, что вчерашнюю ночь мой
драгоценный братец провел в твоих объятьях. И желательно, что
объятий этих ты не размыкала ни на секунду.
- Скажу.
- От и ладно… а на самом деле?
Вот что он за человек такой? Почему бы ему не удовлетвориться
этаким ответом?
- Что произошло?
Замялся, прикусил мизинец, но ответил:
- Убийство.
- И Лихо…
- Волкодлак в городе.
Сердце ухнуло в пятки, а может и ниже, на зеленую влажную траву,
в которой виднелись голубые звездочки незабудок.
- И на Лихо подумают, - Евдокия слышала себя словно бы со
стороны. Глухой некрасивый голос, встревоженный, если не сказать –
изломанный.
- Подумают, но наше дело, доказать, что он не убивал. То есть,
что убивал не он. А потому, Евдокия, я должен знать правду. Где он
был?
- Не знаю.
- Дуся…
- Я и вправду не знаю, - как ему объяснить то, что Евдокия не
могла объяснить самой себе?
Себастьян не торопит.
Стал, руки скрестил, и только кончик хвоста подергивается,
аккурат, как у кошака, за воробьями следящего… нет, себя Евдокия
воробьем не чувствовала, скорее уж курицей, которая погрязла во
всех женских проблемах сразу…
- Он… в поместье остался… реорганизация… и дел много… - Боги
всемилостивейшие, что она лепечет? Вернее, почему лепечет, будто
провинившаяся гимназисточка перед классною дамой.