Злости в ней много.
Бежать надо.
Это Нира поняла уже давно, но она не думала, что бежать придется
вот так быстро, и еще зимой. Как-то по сугробам совсем не хотелось
бегать. И ночь еще, ветра воют, а может и не ветра, но волки,
которые, поговаривают, нынешней зимой расплодились и разгулялись,
вовсе страх потеряли.
Вот и как тут приличной девушке сбежать?
Сожрут ведь.
А останешься, так не волки, но сестрица любимая не побрезгует,
мстя за одной ей понятные обиды… и Нат давненько не заглядывал.
Оно, конечно, понятно.
Дела у него.
И волки опять же, но что Нире делать?
Она прошлась по комнате, которую для любимой внучатой племянницы
тетушка готовила, а потому комната эта была невыносимого розового
колеру, с обилием рюшечек, оборочек и фарфоровых пузатых
младенчиков, которые сбивались в фарфоровые же стаи и смотрели на
Ниру рисованными глазами. От этого ей становилось жутко.
И тошно.
Не пойдет она замуж! Она… она слишком молода еще… и родители
права не имеют… или имеют? И надо было книги по праву читать,
небось, отыскались бы в отцовской библиотеке, а она все по
справочникам… будто бы возможно было женщине в доктора лезть.
Нира села на козетку.
Розовую.
И пытаясь хоть как-то справиться с раздражением, швырнула
розовой подушкой в розовое кресло… не помогло. Всхлипнула, но
поняла, что для слез нет настроения, и подошла к окну. Она стояла
долго, как ей показалось, дольше вечности, глазела, что на ночь,
черную-черную, угольную даже, что на звезды.
Тени.
Тень. Тень возникла за окном как-то вдруг, заслоняя собою эти
самые звезды, и Нира тихо пискнула, а потом тихо же рассмеялась:
вот глупая, нашла теней пугаться, тем более, что нынешняя – хорошо
ей знакома.
Она приложила к стеклу ладони, подтапливая ледяную корку. И сама
прижалась, дыхнула жаром.
– А вот и не впущу, – пробормотала под нос Нира исключительно из
чувства противоречия и снедавшей ее обиды. Ее тут едва замуж не
выдали, а он пропал.
Она подтянула стул, и взобралась на него, а потом на подоконник,
и там уже, дотянувшись до щеколды, с трудом ее открыла. Окна в
тетушкином доме были старыми, и открывали их редко.
Нат ввалился вместе со снегом и ветром.
На руки подхватил, закружил, прижал к упоительно холодной
куртке:
– Я соскучился, – сказал он, и носом о шею потерся.
Нос был холодным.
– Ты… отпусти!