Нет, с младших акторов Себастьян сонливость согнал.
Старших, мыслями пребывавших в почетной отставке, до которой оба
дни считали, в сознание привел. Ведьмака вот трогать не стал, оно
ни к чему, старый он аль нет, да оно себе дороже… а вот с
некромантом договориться не вышло.
Даже макание в студеную воду и угроза вовсе силу запечатать не
помогла.
Как и кляузы в столицу.
Кляузы читали. Пальцем грозили, требуя провести с некромантом
воспитательную работу и так, чтобы оная работа возымела эффект в
виде осознания пагубности опиумной страсти, а заодно уж обещали
премию на целителя… правда, где взять такого целителя, который бы
за этакую работу взялся, не говорили.
Ничего.
Себастьян пообвыкся.
Присиделся на воеводском месте.
Креслице прикупил, мягкое, с винною кожаной обивкой да золотыми
гвоздиками, ибо без золотых гвоздиков воеводе невместно. Портрет
государя, опять же, справил новый, ибо сие по обычаю положено, да и
старый, положа руку на сердце, столь мухи засидели, что и понять
неможно было, государь на нем намалеван, аль кто иной. А может, не
мухи тому виной, но непризнанный гений местечкового живописца,
подвизавшегося на малевании парадного портрету. Злые языки баили,
что портретов подобных у него цельная мансарда намалевана, что при
генеральских регалиях, что при иных парадах, главное, все они
статей единых, солидных, и надобно лишь, когда нужда приходит,
физию заказчикову изобразить. Врут ли, Себастьян не знал, но после
четвертого портрету, поднесенного «во уважение» - и вправду, не
взяткой же новому воеводу кланяться – призадумался, поелику были
все портреты, что его собственный, что государев, что наследника,
коий имел несчастие посетить Гольчин визитом, одинаково пафосны,
полны позолоты и пурпура, а у государя, лик которого с истинным
сходство имел весьма слабое, еще и корона возлежала. И держали ее
две белых голубки.
- Сие есть аллегория божественной сути власти, - изрек творец,
смахнувши верноподданническую слезу. – И миролюбивости нонешнего
государя, пусть продлит Вотан годы счастливого его правления…
И вновь слезу смахнул.
Платочком.
Батистовым.
Платочек оный с вышитою в уголочке монограммой, призван был
свидетельствовать о тонкости души пана Кругликова, а тако же о
трепетности его натуры, которая пребывала в вечном поиске
вдохновения и музы. Муза требовалась не лишь бы какая, но с
солидным приданым, а заодно уж приятной наружности и легкого
норову. Почему-то средь окрестных девиц, для которых пан Кругликов
еще недавно являл собой воплощенную мечту идеального жениха, такой
не находилось. То норов крутоват, если не у невесты, то у
невестиной маменьки, то приданое для этакого норову маловато, то
внешность такова, что никакое воображение не спасет… нет, пан
Кругликов не торопился, выбирал… и вот довыбирался.