Ну что же. Неудача не означает, что она не попытается
снова.
На этот раз она выполнит приказ
беспрекословно…
Но, уже выходя, она услышала:
– Нет. Стойте. Подойдите. Да не бойтесь вы меня, не
нужны вы мне.
Темери подошла, но так, чтобы между ней и чеором та
Хенвилом оставалась пара шагов.
– Держите, – поморщившись, протянул он ей
кошелёк. – Как обычно, три плашки. На меня.
– Вас интересует ваше будущее? – Темери никак не
могла предположить, что этот ифленец выверяет жизнь по
знакам на гадательных плашках.
– Будущее… не знаю. Наверное. Просто
сделайте!
Раздражения в его голосе при этом стало столько, что
Темери решила дальше судьбу не искушать. Просто держала перед
глазами образ этого человека. Вынимала костяные пластинки и
выкладывала в ряд – на край кровати. Чтобы ифленец мог видеть, что
она всё делает, как надо.
На всех трех пластинках одинаково равнодушно
улыбались черепа.
Судя по ним, смерть прямо сейчас стояла у ифленца за
спиной и была неотвратима.
Она немо перевела на него взгляд. Что он подумает?
Что скажет на это? Как поступит?
Во взгляде ифленца, если только она не сошла с ума,
читалось облегчение. Он даже почти улыбался. Почти.
Забывшись, Темери спросила вслух:
– Может быть, они лгут?
– Не лгут. Но не радуйтесь раньше времени – это мой
обычный расклад. Кстати, если вам хочется, можете забрать их себе.
Думаю, Ровве не стал бы возражать. А теперь – идите в комнату.
Отдыхайте.
Она снова подхватила свои вещи и набор плашек, и
очень быстро ушла. В комнате даже свечка на столе не успела
догореть – а казалось, прошло много часов.
Темери заперла за собой дверь. До рассвета можно
успеть выспаться.
На этот раз она заснула сразу. Словно то, что
её ранее беспокоило, ушло, выполнив задачу.
Благородный чеор та Хенвил
В последний год дурные сны стали приходить к
благородному чеору чаще обычного. Особенно осенью. Шеддерик
подозревал, что это неспроста. Нельзя испытывать удачу до
бесконечности. Иначе она подойдёт и тяпнет в самый
неподходящий момент – и за самое больное место. Сны нельзя было
предугадать. Избавиться от них за много лет тоже не удалось. И ни
разу не удалось вовремя проснуться.
Пленник висел, подвешенный на цепях за связанные
руки, и смотрел на палачей отчаянным взглядом. Он был совсем молод,
лет двадцати. Сейчас, впрочем, никто не смог бы судить о его
возрасте: обезображенное побоями лицо не давало на это
шанса.