Палач всегда спрашивал одно и то же.
Сначала – имя.
Первый день парень только кричал от боли и ужаса, не
отвечая, на второй – когда приложили к спине раскалённый
стальной прут – назвал себя. Сейчас имя он называл сразу. Сейчас он
уже знал следующие три вопроса.
Второй: «Брал ли ты деньги у слуг чеора та Граствила?
Либо же у самого чеора Граствила?».
Нет. Нет. Нет!
Кричать или молчать – без разницы. Палач и его
помощник всё равно снимут тебя с дыбы и зафиксируют на
железной раме над ящиком свежих горячих углей. Искалеченной спиной
– на раскалённые прутья. Руки и ноги окажутся скованны.
Третий вопрос: «Приказывал ли тебе кто-нибудь отнести
на «Жемчужину» бочки со смолой и мешки соломы?».
–Нет! Нет же! – Кричит охрипший от боли и ужаса
пленник. – Нет! Никогда!
Палач берёт из ящика длинные блестящие щипцы. На
левой руке ногтей у пленника уже нет. Значит, сегодня – очередь
правой руки.
«Третий день. Это третий день пытки!» – Догадался
Шеддерик та Хенвил.
Юноша, которого пытал ифленский палач, был ему
незнаком. В том подвале сам Шеддерик никогда не был. Да и палач
этот умер почти триста лет тому назад. Но у всякого решения есть
последствия.
Шеддерик проснулся, когда пленник потерял
сознание.
Снаружи было уже светло.
Темершана та Сиверс
Утром снова начался снегопад. Темери наблюдала, как
постепенно сумрак рассеивается, и перед глазами встаёт белая
тишина за окном. Белыми стали деревья, крыши хозяйственных построек
на дворе. Поля вдалеке и лес – всё покрывал ровный снег. Темери не
помнила такой чистой белой зимы.
Служанка позвала завтракать, едва рассвело. К тому
времени есть уже хотелось ощутимо: в монастыре вставали задолго до
позднего зимнего света.
В общем зале оживление царило только у стола,
облюбованного гвардейцами. Пресветлая сестра была задумчива и
рассеяна, а чеор та Хенвил и вовсе не появился до того момента, как
настало время уезжать.
А появившись, начал всех поторапливать, раздавать
указания и приказы. На Темери он не бросил ни единого взгляда, и
это её немного успокоило. Вчерашняя ночь осталась в сердце
странным, пугающим воспоминанием, но последствий не имела.
Благородный чеор не собирался умирать. Выглядел здоровым и до
отвращения деятельным.
Темери, которой собирать ничего было не нужно,
оказалась на улице одной из первых, едва успели подать карету.
Стояла, подняв лицо к небу, и смотрела, как медленно и торжественно
летят вниз белые хлопья. Могла бы стоять так долго-долго,
постепенно покрываясь снегом, сливаясь с окружением, исчезая для
всех вокруг…