Я выдохнула с облегчением, когда он вернулся. Я уже
потеряла счет времени.
– Сордо, – спустившись с лестницы, Конд поманил меня рукой.
Мы вновь неслись по сырым коридорам, распугивали топотом
крыс, плыли рядом с ними по зловонной реке, и я не видела конца и края нашему
забегу. Когда я начала все чаще спотыкаться, подросток подставил щуплое плечо.
Удивительно сильный он протащил меня последний отрезок пути чуть ли не на себе.
Я поняла, что мы у выхода, когда в лицо ударил морозный воздух. В неизвестном
мире царила зима.
У распахнутой решетки нас ждал закутанный по самые глаза
мужчина. Подхватив меня на руки, он молча побежал к стоящей в тени разрушенной
стены карете. Запихнув меня в нее и убрав ступеньку после того, как в повозку
запрыгнул мальчишка, мужчина лихо взобрался на облучок. Я видела, потому как
пыталась открыть дверь и выбраться наружу.
– Меди тер! – Конд вцепился в мою руку и с силой дернул
назад.
– Ты не понимаешь, мне нельзя уходить! Там дверь в мой мир!
Сказал бы кто,
что после того как мы покинем замок, Конд засунет меня в монастырь, и долгих
три года мне придется притворяться девицей не только потерявшей память, но и
способность говорить, не поверила бы.
Карета подскакивала на ухабах, а я второпях переодевалась,
вытягивая вещи из мешка. Его принесли заранее и специально для меня, потому что
лежащая в нем женская одежда оказалась впору.
Мальчишка настойчиво требовал внимания, желая, чтобы я
осознала важность момента и подчинилась его приказам. Не видя иного выходя, я
покорно соглашалась. Перед тем, как покинуть карету, он в последний раз наложил
на мой рот ладонь и устрашающе полыхнул взглядом.
– Я поняла, буду молчать, – произнесла я и в доказательство
прижала палец к губам. До этого Конд дважды заставил меня смотреть пантомиму,
где изображал трепещущую от страха девицу, ее падение в обморок, и ужас, что
она потеряла память – мальчишка бил себя ладонью по лбу и растерянно пожимал
плечами. Все это было бы смешно, если бы не было так грустно.
Я последовала его совету и предстала перед монахинями
малахольной девицей, забывшей все, что только можно забыть, но чудом оставшейся
в здравом рассудке.
Я наблюдала, как из кармана Конда перекочевал к
настоятельнице тяжелый кошель, а она поторопилась его открыть, чтобы убедиться,
что плата за мое пребывание в обители достойная, и как на стол легли бумаги,
удостоверяющие мою личность. Наверное, что–то вроде паспорта, заверенного
несколькими печатями, одну из которых особенно тщательно рассмотрела
приглашенная в кабинет монахиня. После ее утвердительного кивка, взгляд
настоятельницы сделался более мягким. Но тем не менее, она с особым тщанием
ощупала каждую пядь моего тела, заставила оголить плечи, и недовольная чем–то с
упреком посмотрела на Конда, а он вновь произнес непонятную мне фразу.