Надюша сидела на ковре возле письменного стола и, глядя в
пространство, неслышно с кем-то переговаривалась.
— Не трогай ее! –
долетела до меня единственная фраза. – Она не такая как все, она смешная и
добрая!
Потом Надя надолго замолчала и склонила голову.
— Хорошо, - не
услышала я, но прочитала по ее губам…
* * *
Конечно, дьявольская кукла и часа не просидела взаперти:
маленькая хозяйка всполошилась из-за пропажи, сама разыскала Доротею и после,
даже отправляясь в музыкальный салон для занятий музыкой, взяла ее с собой.
Слушать, как Надя играет, я любила. Обычно моя подопечная, прежде
чем сесть к роялю, шла вдоль шкафа с пухлыми нотными тетрадями, касалась
пальчиками каждого из корешков, будто здороваясь, и неизменно спрашивала у
меня, что бы я хотела послушать.
— Ту песенку Шопена.
Двадцатую.
— Двадцатый ноктюрн
до-диез минор?
Подопечная всегда с такой забавной серьезностью поправляла
меня, что я просто не могла лишить ее этого удовольствия. Надя никогда не брала
ноты к двадцатому ноктюрну – она знала его наизусть. Долго и величественно
устраивалась за роялем, упиралась туфелькой в педаль, а потом ждала терпеливо,
пока я подниму тяжелую, пахнущую лаком крышку. Мягко, но уверенно клала руку на
клавиши: сначала правую, затем левую.
Я ничего не понимаю в классической музыке. Но двадцатый
ноктюрн полюбила – лишь потому, что его любила Надя. Пока она играла, я обычно,
отвернувшись к окну, рисуя пальцем узоры на стекле, смотрела на черные воды
Мойки и думала о всяком. И о Наде, и о ее несчастной матери, и об отце-эгоисте,
и о своей дурацкой жизни. Я никогда столько не думала прежде – времени не было.
У меня никогда ни на что не было времени.
Я хотела уж и в этот раз пристроиться к любимому окошку – но
у окна Надя посадила Доротею, и кукла теперь с укором глядела на меня из-под
ресниц. Я отпрыгнула оттуда, как ошпаренная. И от греха подальше встала у
Надиного рояля, как будто ей требовалось переворачивать нотные страницы.
Я стояла так и смотрела на ряд портретов на противоположной
стене.
Найти изображение Надиной матушки я уже отчаялась
(«папенька», похоже, все до последнего уничтожил), а здесь, кажется, висел
портрет Нади. Так я думала до сего дня. Большие детские глаза, светлые
кудряшки, вздернутый носик. Только минут через пять разглядывания я осознала,
что девочка на портрете, хоть и безумно похожа на Надю, – гораздо старше.