В общежитие девушку селить не стали:
с прицелом на будущую вторую работу для Тарьи сняли небольшую
однокомнатную квартиру в тихом районе. Соседи в здешних
многоэтажках общаются лишь с теми, кого знают и кого хотят видеть.
Все остальные для жильцов – чужие. Несуществующие призраки, до
которых нет никакого дела. И постепенно, через несколько дней,
рядом с чувством радости стало прорастать и тревожить сознание
своей отчуждённости от новой жизни. Сознание своего одиночества.
Люди идут, едут, спешат куда-то – а ей некуда спешить, нечего
делать.
Приёмные экзамены в университет давно
кончились, но лекции ещё не начинались. Секретная работа на Мануса
и Сенат тоже отложилась до осени. Медкомиссию Тарья прошла ещё до
приезда, вместе с оформлением паспорта: магов у землян пока было
слишком мало, потому брали всех обладающих талантом и хотевших
обучаться. В чистенькой квартире на седьмом этаже делать было
нечего. Читать не хотелось: в водовороте новой жизни не тянуло к
книге. Непривычный шум улицы врывался в комнату, и казалось, что
девушка лежит не у себя в квартире, а прямо на тротуаре. И кругом,
и мимо неё, и над ней, и по ней едут, громыхают, дребезжат и при
этом не обращают на него никакого внимания.
Да и Нэрсис, когда приехала, как-то
сразу затерялась в большом городе. Она не захотела становиться
студенткой. Вместо этого пошла в какой-то институт, занимавшийся
Королевствами: сразу и учиться, и работать на свою мечту – съездить
в Балвин. Не разбойницей, а в уважаемом статусе помощницы посла или
как торговый агент, когда земляне будут готовы торговать и
отправлять в Королевства дипломатов. Как-то не было и охоты
видаться друг с другом. Обе понимали, что теперь они отрезанные
друг от друга рукава реки, и каждая станет искать своего русла.
Одиночество и бесцельная пустота
ничегонеделания все сильнее охватывало Тарью. Она бегала от них, а
они её преследовали. И в театрах, и в музеях, и в кино – везде всё
та же пока чужая, раздражавшая своей непонятностью жизнь. Иногда,
вечером, выгнанная скукой из своей квартиры, Тарья шла по пустынным
улицам, и тогда в стихающем шуме точно легче становилось на душе. В
этом большом городе было тяжелее, чем в пустыне. Там хоть знаешь,
что никого нет, а здесь везде, везде люди, и в то же время никого,
в ком был бы какой-нибудь интерес к ней и её судьбе.