И кулачком еще пригрозил.
Смотрю, совсем они туточки страх потеряли. Но промолчала,
покачала головой укоризненно и вошла. А как вошла, то и
обомлела.
Камень?
Камень как есть, да только не теплый янтарь, и не мрамора,
которую я тоже успела повидать и пощупать сумела, нет, нынешний
камень был полупрозрачным, точно и не камень – лед. И неуютно
стало… холодно… окна закрыты, а будто бы сквознячком по ногам
тянет… и холод пробирается, что сквозь летник, что сквозь рубахи.
Запястья и те заледенели. А бусы – что рябина мерзлая, инеем
покрылись.
[1] Горничная рубаха – верхняя рубаха,
которую шили из ярких тканей, часто красного шелка. Отличалась
длинными рукавами, в 8-10 локтей и шитьем.
Глава 5. Про экзамены и
экзаменаторов, а также ущемление прав по сословно-половому
признаку
- Девушка, вы там долго стоять собираетесь? – раздался
скрежещущий голосок, и я очнулась.
И вправду, встала, что баран перед воротами, осталось только рот
от удивления раззявить, и совсем ладно будет.
На ковер, бело-синий, узорчатый, я ступила смело. Хотя и сквозь
ковер, и через чеботы, чувствовался тот самый, нездешний холод.
А ковер лег дорогой от дверей к окнам.
У окон столы стали широченные. А вдоль них – лавки протянулись,
застланные мехами плотно, густо. Экзаменаторы и вовсе в шубах
сидели.
И шубейки-то не из простых.
Вон женщина, по виду ну чисто боярыня, в чернобурку кутается, а
рядом с нею мужик сидит преогромный, что камень-вывертень, который
еще с тех времен остался, когда Святогор-горошек со Змеем землю
делили. Говорят, этакие камни по всей границе стоят. Некогда
великой силы полны были, берегли землю Росскую, да, видать,
поиссякла сила.
Не уберегли.
Лицо у мужчины безбородое, будто голое. И брови черные лохматые
на нем глядятся жутко, за ними и глаз не видать.
К нему сухонькая старушка жмется, что ива к старому дубу, и вид
у старушки ласковый, глядит на меня, улыбается, а глаза мертвые. Я
руки за спиной кукишем скрутила. От этаких взглядов и волос
сыпаться начинает, и кожа вянет, а то и вовсе ночные сны дурными
становятся. А шуба у старушки самая богатая, из темных, почти
черных, соболей. И накинута этак, на плечики, легко, так, что видно
и платье, расшитое скатным жемчугом, и ожерелье-нагрудник, и
широкие, не чета моим, запястья.
- Значит, ты, деточка, в Акадэмию поступить решила? - заговорила
она, а голосок-то оказался звонкий, детский будто бы, никак
краденый.