Муха все ж таки села на высокий бабкин лоб, крылцы сложила,
лапки, знай, трет, довольная такая… к хлопотам, стало быть.
- Степка…
- Маменькин сынок, а с Глуздихою у тебя ладу не будет. Станете
жить да гавкаться.
И то верно. Степка – парень славный, да только без маменьки
своей он и до ветру не сходит. Она же, к единственному сыночку
прикипевшая, только и поучает… трижды всех Барсуковских девок
перебрала, и не нашла той, которая дорогого Степочки достойная.
- Ганька? Тимошка-скороход…
Я перечисляла имя за именем, но впустую. Оно и правда, пусть
село наше, Большие Барсуки, и вправду велико, да только парней в
нем не так, чтобы и много. Девок всяк больше. И каждой замуж охота,
и каждую щемит, гонит бабья тоска, страх, перегореть-перелететь
юные годы… они ж быстрые. Вчера девка, сегодня – баба, а завтра уже
и старуха седая, дитями да внуками окруженная. Аль одинокая, что
старостина сестрица, сухопарая да лядащая, с глазами завистливыми,
с языком гадючьим. Слова-то доброго от нее не услышишь. А все
почему? Потому как крепко на молодые годы женихов перебирала, вот и
не заметила, как безмужнею осталась, бобылкою горькой.
- Ты вот говоришь, что учиться тебе не надо, - бабка подсела
поближе. – Да только ж, Зосенька, ты об ином подумай… поступишь в
Акадэмию… выучишься, диплому получишь и мантию. Вернешься в Барсуки
не знахаркою, а ведьмой царскою!
Бабка подняла заскорузлый палец.
А что, и вправду хорошо звучит… только есть одно обстоятельство,
которое мне вовсе не по нраву.
- Так когда ж это будет, бабулечка? Сколько учиться надобно?
- Пять годочков всего.
И глаза хитрые-хитрые, серые, что галька речная, водой доблеску
обласканная.
- Всего?!
Да пять годочков – это… это ж, прости Божиня, почти треть моей
жизни! Это ж сколько мне будет-то… двадцать один… или нет, двадцать
два. Я на свете, ежель разобраться, семнадцать годочков цельных
прожила, а за энти годочки так никто и не посватался.
В груди заныло так, что я всхлипнула от жалости к себе… нет,
невеста я солидная, с приданым немалым, да и собой хороша, только…
сторонится наш люд тех, кого Божиня даром наделила.
- Тю, какие это годы, - бабка придвинулась еще ближе, сели
локоток к локоточку, как некогда, в детстве моем далеком. Того и
гляди, сунет руку под душегрею, вытащит калачик сахарный да сунет с
утешением. Мол, не след печалиться в этакий-то день.