- Где? – спросила она, и собственный голос показался чужим,
глухим, что воронье карканье.
Мальчишка закричал.
Ему было больно, но ее радовала эта боль. Она наполняла остывшее
сердце силой, и когда то толкнулось в груди, застучало вновь,
женщина вытащила руку.
- Где, - она знала, что в ее воле и власти было продлить мучения
несчастного, как и отпустить его светлой дорогой. И он, кажется,
понял.
- Т-там… - он с трудом вытянул руку. – Я… я п-пытался… я клятву…
я…
Она слизнула каплю крови.
И подарила смерть.
Не из милосердия. Ей нужна была эта жизнь.
Подобрав полы собольей шубы, она пошла. Она шла долго и
проваливалась в сугробы, но не ощущала ни досады, ни гнева, как не
ощущала холода и боли. Она знала, что была мертва, что умирала
мучительно: клинок пробил и шубу, и драгоценные ткани, и шелка
сподних рубах, не говоря уже о белое холеной коже. Его провернули в
ране, расширяя и выпуская черную кровь. А после вытащили.
Почему не добили?
Могли бы и голову отсечь… но нет… хотели, чтобы мучилась? Или
приказ был таков? Плата за ее упрямство, за своеволие, за нежелание
подчиниться высочайшее воле…
Наказание.
Умирать и слышать, как заходятся криком дворовые девки.
Как хрипят.
Воют.
Стенают… и осознавать, что это она виновата, что, смирись, и все
иначе бы повернулось. Но нет, застила глаза ей гордость боярская.
Так платой за нее отныне – жизнь. И ладно бы ее, своей ей не было
бы жаль. Сама б подняла чашу на пиру свадебном. Сама бы слово
сказала, желая молодым долгих лет. Сама бы и выпила до дна, с
кислым вином, с горьким ядом, слезою приправленным. А после бы ушла
тихо, как уходили иные, те, которые до нее были…
…но нет.
…не за себя она боялась. За сыночка…
Лежал под елочкой, на снегу и голенький почти. Мальчик ее
сладкий, кудри сахарные кровью склеились, глаза бирюзовые в небо
глядят. Улыбался… точно знала – улыбался. И значит, быстро умер.
Милосердно. Конечно, за что на него, дитя сущее, гневаться? Вот и
подарена ему было милостью царской легкая смерть.
Она упала на колени.
Закрыла глаза.
Завыла.
Горестно, что волчица… глухо… и тогда-то вернулась боль, а с нею
– и сердце, стучавшее мерно, что механизмус, вновь ожило
по-настоящему.
…удалось.
…нет, нельзя сказать, что была она беспамятна и не ведала, что
творила.
Ведала.
Когда руками копала могилку в снегу, обламывая ногти о мерзлую
землю.