- Растет она, - Любляна платочком слезинку поймала. – И нервы… с
нервов Маленка ест, как не в себя… после мается…
Арей кивнул.
- А у меня наоборот… надо бы есть, но не могу. Чуть поем и живот
крутит.
- Льняное семя пить надобно, - мне это молчание поперек горла
было, на похоронах и тех веселей. – А еще я отвару сделаю…
- Царские целители уже делали…
- Я не царского, но от глистов, - я Маленкин взгляд недобрый
выдержала. Не младенец, чтоб криком зайтися.
- С чего ты, девка, решила, будто у моей сестрицы глисты? – у
Маленки ажно кусок хлеба изо рта вывалился.
- И не только у нее. Это ж признак первейший, когда один ест и
наесться не способен, значит, внутри у него черви сидят, которые на
этой еде жиреют. А если червяков много плодится, то набиваются они
в живот, и еда в него уже не лезет.
- Ужас… - Любляна глазки прикрыла.
- Не слушай эту дуру, - Маленка сестрицу по руке погладила и к
Арею повернулась. – Разве ты не видишь, что эти разговоры не для
стола. Она и так ничего не ест…
- Может, - Арей криво усмехнулся, - и вправду стоит отвару
какого выпить?
Любляна всхлипнула, и по щеке ее скользнула хрустальная слеза.
Только, может, и черства у меня душенька, а не поверила я оное
слезинке. Помнится, сказывала как-то тетка Алевтина, конечне, не
мне, но бабке моей, про тое, как ее в Конюхи позвали к женщине
одной, которая все помирала и помирала. Мол, и есть ничего не ест,
и пить не пьет, росинкою маковой за целый день живая, и не понять,
в чем душенька держится. И что мучают ея боли страшенные, нутряные,
цельными днями только лежит и стогнет жалостливо.
Тетка-то Алевтина поехала.
Не может отказать она человеку, когда оный головою о порожек
бьет, умоляючи. Собралася. Травки свои прихватила. Оно-то, может,
смерть и незваная гостьюшка в доме, да только порою долгожданная.
Потому как, коль и вправду хвороба нутряная, канцером в Акадэмии
именуемая, приключилась, то спасения от нее нетушки, одно в силе
Алевтининой – помочь по-своему, от боли и мук избавивши. Но не о
том же ж… приехала она и глядить, что женщина та вроде б и лицом
бела, болезна, да только телом уж обильно зело. С голоду так не
опухнешь.
Да и жаловаться жалуется, голоском слабеньким, а зятя своего
шпынять, так сразу голос и прорезается. А после спохватится и
стонет, стонет, ажно заходится. Тетка-то Алевтина сразу скумекала,
что дело-то непростое. Велела она всем уйти, мол, вселился в
болезную дух зловредный, и тетка Алевтина буде его выманьвать и
караулить. И главное, что неможно никому, окромя болезной и самой
Алевтины, в доме быть, потому как уж больно хитер дух. Выскочит из
болезной и кинется в кого другого. Выставила, значится, что мужичка
измученного, что жену егоную, что деток малых. А сама села с
больною духа караулить. Та-то глазоньки прикрыла, рученьки на
грудях сложила и охает, мол, тяжко. Тетка слухала-слухала да и
придремала будто бы. Тогда-то больная и перестала помирать.