- Берегись! – крикнула Юленька,
вскочив.
Алекс же снял пушинку с волос,
понюхал, а потом и вовсе на язык положил.
- Сладкая, - сказал он и поежился. –
Но все равно идти надо. Если не по болоту, то хотя бы по краю. А то
мало ли…
Ветер поднялся внезапно, срывая
перезревшие пузыри. Он сталкивал их друг с другом, высвобождая
сладкий снег, и его становилось все больше, а опускался он все
ниже, того и гляди коснется Юленькиных волос, осядет липкой
сахарной ватой, которую потом не вычесать будет.
Юленьке и так с волосами тяжело! Она
бы обрезала, но мама против. Мама говорит, что у девочки должна
быть коса, иначе это не девочка, а недоразумение. Но мамы нет,
Алекс же уходит. И Юленька вынуждена его догонять.
Она бежит по краю болота, и мерзкая
жижа всхлипывает под ногами. Юленька сама готова плакать. И спеша
утешить, на щеки садятся пушинки. Прилипают. Уже не сахарная вата,
но мошки, живые, холодные. Юленька хочет смахнуть, но Алекс хватает
за руку.
- Бежим.
Побежали. Юленька не любит бегать. И
физкультуру тоже. Она устает быстро. И вообще она слабенькая – мама
уверяла, что от рождения, а физрук – что от безделья. Он назвал
Юленьку клушей, и конечно же потом две недели – бесконечно длинные
две недели – Юленьку только так и называли.
А она не клуша! У нее просто не все
получается.
- Давай, давай… - Алекс волок за
собой, и Юленька бежала, хватая ртом воздух и живые снежинки. Они и
вправду были сладкими, как сироп.
А кроссовки – мокрыми. И джинсы тоже.
До самых колен болотом забрызгало.
- Быстрей.
Не может она быстрей! И вот-вот
споткнется. Всегда спотыкается на кроссе. И сгибается от боли в
боку, и бредет, лишь бы дойти до черты, стать и отдышаться.
А физрук орет. И свистит. Те же, кому
повезло прибежать первыми, хихикают.
- Давай же! – кричит Алекс, и Юленька
спотыкается. Падает в желтую слизь, рассаживая ладони о дно, а
сверху вдруг наваливается мягкое и влажное, совсем как отсыревшее
бабушкино пуховое одеяло.
- Юлька, держись!
Голос Алекса долетел издалека. А
тяжесть нарастала, грозя раздавить. Уже не одеяло – мягкая лапа
чудовищного зверя, который дышал в спину, и дыхание это становилось
ветром.
Ее вжимало в болото. Еще немного и
Юленька захлебнется. Или ее раздавят.
Прямо сейчас раздавят.
Вот сейчас.
Уже скоро.
Но тяжесть исчезла, и холодный
звериный язык лишь тронул шею. А потом стало тихо-тихо, почти как
прежде. Но Юленька лежала, не смея открыть глаз. Только
приподнялась на локтях. С лица, с волос стекала жижа, отваливалась
целыми кусками.