Чем глубже я погружалась в окружающую реальность, тем больше
душу охватывала непонятная тревожная тоска. Когда же, за последним
поворотом передо мной открылись окраинные дома, начинающие
центральную в Качелино улицу, меня откровенно начало
потряхивать...
Здесь мало что изменилось с моего последнего, октябрьского
приезда. Лишь тополя из золотисто-рыжих стали уже по-летнему
зелеными, да у забора местного фермера, дяди Паши вместо старого
«Белоруса» стоял новенький мажористый «иностранец». Наш с бабушкой
дом я выглядела издали. Сначала высокую стройную ель, растущую в
палисаднике, а потом и он сам встретил меня приветливо распахнутой
облезлой калиткой. Сердце сделало глухой «бух» и замерло. Бросив
Муху у обочины, я вбежала на крыльцо, лихорадочно нашла в кармане
джинсов большой ржавый ключ и открыла навесной замок. Сумрачные
сени преодолела в два шага, дернула на себя обитую клеенкой дверь и
переступила через порог.
- Бабушка... - позвала тихо, будто боясь собственного голоса.
Глупый, бессмысленный поступок.
И дом ответил мне... сиганувшей прочь в открытую форточку
пестрой соседской кошкой.
- О-ох... - осела я на лавку. - Жива ведь до сих пор, зараза, -
и только теперь глубоко вздохнула. Вот я и ДОМА...
Посидев с закрытыми глазами минут десять, я, не спеша вернулась
к машине и забрала из нее дорожную поклажу: льняной пыльник, свою
любимую «почтальонскую» сумку и еще одну, по больше, с вещами.
Занесла все это в дом и начала обживаться. Для начала проверила,
все ли в порядке: обошла по периметру небольшую кухню, с занимавшей
почти ее половину русской печью, потом и нашу с бабушкой,
маленькую, но светлую комнату. Вот, в общем-то, и все мое
хозяйство. Огород за двором меня интересовал мало. Его, еще по
осенней договоренности «арендовали» соседи слева, а осмотр баньки я
оставила на потом, когда возникнет необходимость посетить еще один
неприметный домик, в углу за сараем...
Процедура прощания и поминки проходили полгода назад в
качелинской школе, на месте прежней бабушкиной работы. Здесь же,
благодаря заботам Катерины Ивановны, бабушкиной единственной
подруги, все сохранилось в прежнем порядке. Мне осталось лишь
завести старенькие ходики да немного «помахать тряпкой».
Единственно «серьезно пострадавшей» оказалась моя высокая сетчатая
кровать, которую и облюбовала ушлая кошка. Судя по следам ее
«тайной бурной» жизни, именно на моем девичьем ложе Симка и ела, и
любила, и дрыхла. Пришлось менять всю постель.