— Тогда в чём дело? Вы проработали в нашей компании больше пяти
лет, зарекомендовали себя хорошим специалистом и ваша работа меня
более чем устраивает. — Сюрприз! Оказывается, Дальский отразил
смену своего прошлого секретаря. И доволен моим выматывающим,
практически круглосуточным трудом. — Давайте обсудим ваши претензии
и продолжим работать в прежнем режиме.
Если мы продолжим работать в прежнем режиме, я сдохну от
недосыпа.
— Извините, но это невозможно.
Уговаривать? Выяснять причины? Зачем, если можно позвонить в
кадры и лишить премии того, по чьей вине Дальский остался без
секретаря. На неопределённый срок.
— Вы можете идти.
Под мрачным взглядом Александра Германовича хочется как рабыне
из турецких сериалов опустить глаза, голову и, согнувшись, пятиться
спиной, пока не упрешься в спасительную дверную ручку из коллекции
Geometric пафосной итальянской фирмы. Замена которой, кстати, стала
моим первым заданием на должности секретаря Дальского — акционера и
генерального директора «Олд-Арна».
Стоит мне вернуться за свой стол, как начальничья дверь
распахивается и Дальский в несколько уверенных шагов пересекает
собственную приёмную. И выходит. Я даже знаю куда. Проблема в том,
что по пятницам рабочий день кадровиков заканчивается на час
раньше, а значит вся правая часть коридора на втором этаже сейчас
пустует и не может ответить на обоснованные претензии высшего
начальства.
«Ты как?».
Мессенджер высвечивает счастливое Полинкино фото в свадебном
платье. И неважно, что платье продано, сама Полина развелась, а с
фото её разделяют десять набранных килограмм.
Ответив смайлом с поднятым кверху большим пальцем, неуловимым
движением я бросаю телефон в приоткрытый ящик стола. Как раз
вовремя — Александр Германович возвращается к себе, не удостоив
меня и взглядом. Выдохнув, я расправляю плечи и выпрямляюсь.
Искусство съёживаться в его присутствии я приобрела на второй
неделе работы после бесконечных «переделать», «перенести» и
молчаливого, но от этого не менее красноречивого, презрения.
Дальский не позволял себе орать, на работе точно, но это ему и не
требовалось. При необходимости яркие голубые глаза итак выражали
всё — от бесстрастного одобрения до холодной ярости. Хотя чаще
всего смотрели на мир и подчинённых безразличным, уверенным в нашей
профнепригодности, взглядом.