Проблема собственной безопасности у
отечественной элиты в списке приоритетов занимала первое место.
Всегда.
- Короче, Сережа, вот что я тебе
скажу, – генерал схватился за сердце, жадно выпил стакан воды и
нацелил толстый палец на майора. – Разберись с этой херней. Иначе,
когда меня уйдут, тебя я с собой прихвачу. Свободен.
Панкратов сразу обратил внимание на
интересный факт. Все аварии происходили на строго ограниченном
отрезке дороги – от метро «Фрунзенская» до станции «Электросила».
Временные рамки отличались расплывчатостью, машины ломались утром,
днем и вечером без системы. Наружка клялась, что ничего
подозрительного не заметили, никаких посторонних лиц вблизи
кортежей не замечали, техническое состояние парка автомобилей
приближалось к идеалу. Техотдел уверен в «чистоте» участка,
как-никак, ради проверки домов, уличных покрытий, квартир и прочих
помещений на предмет нестандартной аппаратуры специалистов собирали
со всей страны.
Пришлось сажать отдел за компьютеры.
Дело дохлое, записи камер с маршрута следования просматривались уже
не один раз и ничего не обнаружили. На всякий случай проверили
всех, от торговки мороженым до последнего бомжа. Даже местный
сумасшедший удостоился особого внимания комиссии, признавшей его
неизлечимым, но безопасным. Вот, кстати сказать, и он сам, руками
размахивает, смеется.
- Радость у человека, – позавидовал
психу практикант Миша, – а нам работай.
- А чего он радуется-то?
- Захарий Фролович Иванов, коммунист,
еще в Первой Конной сыном полка ходил и белых рубал. Серьезно
говорю, на него целое досье есть. Жизнь у мужика – закачаешься, во
всех заварухах участвовал, в лагерях трижды сидел. При Брежневе ему
шизофрению поставили за слишком длинный язык, при Горбачеве
выпустили, но, видать, что-то в башке помутилось. Вот с тех пор
бродит по улицам, ругает власть. С тех пор, как катастрофы
начались, каждый день на проспект приходит, как на пост. Машина еб…
в смысле, сломается, старикашка покричит, примет дозу, и снова
ждет.
Если смех продлевает жизнь, то
Захарий Фролович имел все шансы жить вечно. На экране тщедушное
стариковское тельце сотрясалось от хохота, причем дед умудрялся
выкрикивать неслышимые, но безусловно обидные пожелания окружившей
место происшествия охране. Наконец весельчака увели.