Пожалуй, самым отчетливым воспоминанием Леши о тех двух годах был постоянно ощущаемый голод. Прасковья Александровна подрабатывала сторожем в какой-то конторе и приносила немного хлеба, картошки и крупы. Мама нигде не работала. Однажды к ним зашел домоуправляющий и начал рассказывать о том, что в Германию для работы на заводе отправляют девушек. Их будут хорошо кормить, и еще они будут присылать своим родным деньги, чтобы семья могла покупать продукты.
Мама советовалась с бабушкой Мурой и Прасковьей Александровной. После многих сомнений и слез они решили, что, может быть, для всех будет лучше, если мама отправится работать на заводе и сможет поддержать их всех, ибо чем дальше, тем труднее становилось жить. Через несколько дней к дому подъехал крытый грузовик. Мама взобралась в кузов, там вдоль бортов сидело несколько девушек. Бабушка Мура и Прасковья Александровна заплакали. Леша, хотя ему было грустно, что мама уезжает, не переживал, как его бабушка. Фриц застегнул полог кузова, и машина уехала.
Дальнейшая судьба мамы, по ее послевоенным рассказам, была нерадостной. Условия жизни при военном заводе, где они работали, мало чем отличались от концлагеря. Жили они в бараках, кормили похлебкой из брюквы, поили эрзац-кофе непонятно из чего. В завершение всего она заболела дифтеритом. В концлагере ее просто сожгли бы, но ей повезло. Какая-то пожилая фрау, которой требовалась девушка в домашнем хозяйстве, выходила маму, и она осталась у нее до конца войны. Любек близ Гамбурга заняли американцы. Они и отправили всех наших домой, в СССР.
Голод Леша с Юрой ощущали с утра до вечера. Бабушка Мура научила Лешу просить милостыню. Он ходил на улице вблизи общежития немецких офицеров, клянча: «Пан, дай хлеба!», и протягивал ладошку. Хлеба ему никто не давал, иногда совали монетку. Но охранники его не прогоняли. Однажды он обратился с привычными словами к спешившему в здание фрицу, бывшему, очевидно, не в настроении. Тот носком сапога брезгливо отбросил попрошайку в сторону. Леша сидел на земле и, хотя ему совсем не было больно, горько плакал от обиды. Охранник с автоматом сочувственно подмигнул, мол, не расстраивайся, парень, в жизни бывает и похуже. Накрашенная девушка, видимо направляющаяся на свидание с офицером в общежитие (похоже, охранник ее знал), ласково спросила Лешу: «Кто тебя обидел, малыш?» – и дала ему кусочек пирожного. За все время оккупации и в первые годы после войны он не ел таких вкусностей.