– Что-нибудь про хозяйку мою здесь
брякнешь, шею сверну, – внезапно угрожающе склонился над Терентием
Дедята, его черная тень заслонила оконце.
– Не собирался я ничего про нее
говорить, и в мыслях не было, – соврал Терентий, вжимаясь в
лавку.
Дедята ничего не ответил, лишь снова
улегся, отворачиваясь к стене, и еще долго напряженно сопел, что-то
обдумывая.
А на утро ватаман Микула вызвал
гостей на широкий двор и в присутствии своих людей торжественно
объявил, что выступает на защиту Гороховца. Терентий ликовал,
Дедята хмурился, едва заметно скрипя зубами.
Город пришел в движение, ватага стала
сбираться в дальнюю дорогу. Цепь кораблей – ушкуев, насадов,
стругов – выстроилась вдоль пристани, готовая отчалить. «Поспешай»,
– кричали с берега. А торопиться надо было, скоро ударят заморозки,
а там и реки начнут одеваться тонкой коркой льда, плыть станет
тяжелей. На дне стругов лежали разобранные сани, а в корабельных
стойлах волновались кони, но это на крайний случай, лучше
исхитриться и добраться вплавь до ледостава.
Вода беспокойно журчала за бортом,
звала в путь. Грозный ватаман стоял на корме, завернувшись в
богатый корзень[1] – добытую в бою
безделицу, за которую заплачено зудящей в непогоду раной на плече.
Он всегда надевал его перед походом, на удачу. А удача Микуле
крепко была нужна, без удачи в таком деле никак нельзя. Пять сотен
воев здесь, в верховьях, – силища великая, но там, на юге и не
такие рати сбирали. «Поглядим», – встряхнул кудрями ватаман.
[1] Корзень (корзно) – княжеский
расшитый плащ.