К одному Дара подводят и заставляют смотреть на развороченный
живот, приговаривая, что так будет со всяким, кто не желает
признать, что люди равны. И Дар соглашается: это справедливо.
Еще немного, и он поймет.
Алая плеть снаружи звенит, надрывно, словно нить, натянутая до
предела, и нитью же рвется, выпуская в город много-много огня…
…однажды брат создал из пламени кошку, и та сидела у Дара на
коленях, смирная, ласковая.
Играть позволили…
…в город выбежало множество огненных кошек.
Отец лежит в конце коридора. И мама с ним. Вернее, за ним, в
нише, где раньше стояла высокая ваза. Дар узнал мамино платье из
темно-синего мягкого бархата, который ему жуть как нравился — шелк
скользкий, а бархат, он живой почти.
Крови много. Мама говорила, что в человеке целый кувшин крови
наберется, но тут — больше.
И папа меч выронил. Он никогда не ронял оружие.
Присев на корточки — люди окружили, — Дар меч взял, вытер
рукоять, чтобы не скользила. Поднялся.
— А ты говоришь, детей убивать нельзя, — с удовлетворением
сказал человек. — Всех вырезать!
На губах его появилась пена.
— За что? — Дар со стороны слышал собственный голос.
— За свободу!
Странно. Разве мама мешала кому-то быть свободным? С другой
стороны, он понял, что нужно делать с людьми.
Дар вышел из дворца, волоча меч за собой. Острие царапало камни,
и мерзкий звук отпугивал огненных кошек, которых и вправду было
много. Они носились по крышам, скрывались в окна и рычали, если Дар
подходил близко. Иногда встречались люди.
Людей Дар убивал. Это оказалось проще, чем он думал: люди были
странными, ночь их изменила.
На площади Дару преградил путь человек в черном доспехе.
— Ты кто? — спросил он.
— Дар Биссот.
— Еще кто-то из твоих выжил?
— Нет.
— Брось меч.
— Нет.
От пинка Дар не сумел увернуться. И, отлетев, ударился в стену,
но меч не выпустил.
— Брось, — повторил рыцарь, наклоняясь. Глаза у него были
рыжими, как у брата в последние дни.
— Нет.
Дар вцепился в рукоять изо всех сил. И держал, сколько
получалось. Огненные кошки сбежались посмотреть. Они расселись по
крышам, заняли окна, а некоторые, самые смелые, спустились на
землю. Но ни одна не рискнула помешать черному человеку.
Очнулся Дар в куче сена от боли. Никогда раньше ему не было
настолько больно, и Дар стиснул зубы, чтобы не заплакать. Пальцы не
шевелились. В груди что-то хрустело. Но двигаться он мог. И полз,
пытаясь выбраться на волю.