В те далекие времена, в условиях социалистически – крепостного общества, каждый гражданин был приписан к определенному феоду. Среди владений существовала строгая иерархия. На самой вершине была Москва – образцовый коммунистический город. Далее шли: Подмосковье, Ленинград, Киев и прочие. Я был прописан в рязанском подворье, так что путь мне в столицу был закрыт по определению.
Существовало тогда понятие «лимит на прописку». Согласно ему, набирались желающие трудиться на грязных, тяжелых работах. Те, кто выдерживал этот ужас, лет через десять обретали права москвича. Их звали просто – «лимитчики», «лимита». Имелась также лазейка через матримональные устремления, но мне это не подходило. Я был женат, любил свою семью и собирался безропотно принять все то, что уготовила судьба.
Да Бог с нею, с Москвою. Готов был поехать куда угодно, где нам были бы рады. Порою опускались руки. Просто бесцельно бродил по центру. Вечерами, вглядывался в светящиеся окна домов, думал: «Неужели нигде не найдется для нас с женой и дочкой хоть крошечного уголка?».
Как-то незаметно пристрастился к театру. Покупал дешевые билеты в самые разные театры в их кассах. Через своего друга Юру (не Алма-Атинского, а другого), в то время ставшего функционером ЦК комсомола, доставались билеты в партерах и весьма приличных заведений.
Десятого ноября (какое совпадение с датой телеграммы о возможной пересдаче экзамена по истории КПСС, которая имела место быть ровно год назад) смотрел некую современную пьесу в театре Маяковского. Постановка довольно слабая. Из жизни ученых, про подлость и талант, про предательство и честность, по удачу и невезение, в общем, про жизнь. В антракте встретил в фойе аспиранта нашей же кафедры Витю Барбаева.
Поздоровались. Он как-то странно посмотрел на меня, немного помялся и спросил: «Ну, ты как?».
«Да как, как – нормально!».
Он удивился. «Ты что, ничего не знаешь?» – спросил он, глядя на меня с сочувствием.
«Ничего…. А что случилось?».
Тут он и поведал всю ужасную историю, непосредственно касавшуюся и меня.
Оказывается, на кафедральном банкете, по поводу шестидесятой годовщины Октябрьской революции, мой славный микрошеф нализался, как последняя свинья. Более того, после этого пошел выяснять отношения и упал с лестницы. В юности Анатолий Федорович был спортсменом, так что мало там никому не показалось.