Вопрос отца насчет приятелей Кормильца был вовсе не праздный. Он верховодил кучкой столь же отпетых разбойников, у которых могло хватить дерзости попытаться отбить у нас своего вожака. Поэтому гвардейцы пребывали начеку, даром что это место не подходило для засады. Во время своего последнего нападения на одну из пригородных караванных стоянок Хайнц потерял троих подручных, и сейчас в его банде насчитывалось что-то около десятка человек. Не слишком много, но каждый из них был отпетым головорезом, а вместе они вполне могли дать нам бой, пусть даже это грозило им если не разгромом, то новыми серьезными потерями.
– Можешь радоваться! – проговорил уставшим сиплым голосом Кормилец, вытаращившись исподлобья на гранд-канцлера. – Все мои люди мертвы! Их только что перебили на берегу Вонючего ручья, в полутора выстрелах отсюда. Я – последний из нас, кто выжил.
– Да неужели?! И кого мне нужно за это благодарить? – удивился отец. Вряд ли он поверил бы разбойнику, будь тот схвачен после очередной облавы. Но доселе неуловимый Хайнц допустил сегодня настолько идиотскую ошибку, что становилось очевидно: он был чем-то панически напуган, из-за чего пустился наутек, забыв обо всякой осторожности. А что еще могло напугать этого легендарного народного героя, если не ужасная гибель его собратьев?
– Это сделал кригариец, – ответил пленник. И взволнованно оглянулся в ту сторону, откуда он сюда прибежал.
– Кригариец?! Самый настоящий?! – вырвалось у меня. Вздрогнув от столь неожиданного известия, я даже нечаянно уколол лошадь шпорами, и она возмущенно заржала и заходила на месте.
Солдаты после такой новости тоже стали удивленно переглядываться. Да и отец с Дункелем, надо полагать, были слегка ею ошарашены, хотя и не подали вида. Но наибольшее восхищение она, конечно же, вызвала у меня – юного, глупого и впечатлительного Шона Гилберта-младшего. Еще бы! Ведь, если пленник не солгал, всего в одном с половиной полете стрелы от нас находился самый настоящий кригариец – один из пяти выживших на сегодняшний день монахов, исповедующих культ богини войны Кригарии! Исповедующих втайне, поскольку культ этот был давно под запретом, а саму Кригарию объявили языческой богиней, поклонение которой сурово наказывалось. Впрочем, когда ее монахов стало можно пересчитать во всем мире по пальцам одной руки, курсоры Громовержца оставили их в покое, перестав преследовать их и вообще обращать на них внимание. Тем более, что кригарийцы сами к этому не стремились, отказавшись проповедовать свою веру и не возводя больше нигде свои капища и монастыри.