– Пропали мы, – говорил сквозь слёзы женский голос. – Молодой граф не иначе, как злодей. Обыграл нашего пана в два счёта. Ноне Марьян Астафьевич непременно руки на себя наложат. А новые баре из нас почнут кровушку пить. Ведь граф чай немец, а у них вера такая – лютая.
– Не лютая, а лютеранская[80], – поправил мужской голос. – Да и потом, не немчура они – аглицкого подданства. Хотя там тоже всяких упырей и вампиров премножество.
– А коли не порешат нас, – вёл своё женский голос, – то непременно распродадут.
– Да может, Марьян Астафьевич ещё откупятся?
– Не откупятся. Вишь, в кабинете закрылись. Того и жди – стрельнут…
Шурке стало жутко неприятно от мысли, что из-за них с Лерой кто-то так переживает, а кто-то и вовсе хочет себя жизни лишить. Пусть это и жестокосердный крепостник-помещик.
Переверзев между тем сидел за столом в кабинете и сочинял предсмертную записку.
«Моя покорнейшая просьба, – значилось там, – кто в сей покой пожалует, того умирающий человек в полном спокойствии своего духа просит покорно, дабы не произошли напрасные подозрения и замешательства, прочесть нижеследующее:
Причиной моего ухода есть не Аглицкая болезнь[81] и не вольнодумство, а полное опустошение. Сего дня я есть ничто, ибо ежели ранее за душой моей были и земли, и деревни, и крепостных душ более пятиста, то ныне состоялось совершенное уничтожение всех моих благ.
Посему, господа нижние земские судьи[82], я и оставляю вашей команде мое тело. Я его столько презираю… Будьте в том уверены».
Закончив письмо, он прошёлся по кабинету и задумчиво посмотрел в окно. На столе в открытом ящичке ожидали на выбор два заряженных пистолета. Переверзев хотел было перейти к завершающей стадии, но тут в дверь стукнули, и явился князь Захарьевский.
– Марьян Астафьевич, голубчик, – улыбнулся он. – Что же вы нас покинули? Теперь ведь мой черёд понтировать.
– Извините, князь, – как-то отчуждённо, будто он уже был далеко от дел земных, отозвался отставной подпоручик, – да токмо мне нечего поставить…
Тут он запнулся и дрогнувшим голосом завершил: – Я проигрался вчистую.
– В долг, – нашёлся Шурка, заметивший уже и пистолеты, и свежую записку на столе. – На мелок[83].
– Разве что на мелок судьбу попытать? – обернулся помещик и пристально посмотрел на гостя. – Терять-то мне нечего.