– Ты несправедлив, – возразила она, раздражаясь. – Ты очень хорошо знаешь, что я делаю все, что могу. Не моя вина, если мы дошли до этого… Посмотрела бы я на тебя с двумя детьми, в одной комнате, где нет даже печки, чтобы согреть воду… Вместо того чтобы проедать деньги, приехав в Париж, надо было сейчас поступить на место, как ты обещал.
– Толкуй! – воскликнул он. – Ты кутила вместе со мной, нечего теперь привередничать!
Она продолжала, не обратив внимания на его слова:
– Наконец и теперь еще можно вывернуться… Я виделась вчера с г-жой Фоконье, прачкой из Новой улицы; она меня возьмет е понедельника. Если ты устроишься со своим приятелем, мы поправимся в полгода, обзаведемся вещами, наймем где-нибудь квартиру, чтобы жить своим домом… О! нужно работать, работать…
Лантье отвернулся к окну с выражением скуки. Жервеза вспылила.
– Ну, да, конечно, я знаю, что ты не охотник до работы. Амбиция не позволяет, тебе бы хотелось одеваться барином и разгуливать с потаскушками в шелковых юбках. Я для тебя недостаточно хороша с тех пор, как заложила свои платья в ломбарде… Слушай, Огюст, я не хотела говорить, я думала еще подождать, но я знаю, где ты провел ночь; я видела, как ты входил в «Гран-Балкон» с этой шлюхой Аделью. А у тебя хороший вкус! Она умывается, да, она может корчить из себя принцессу… Она спала со всем рестораном.
Лантье одним прыжком вскочил с постели. Глаза его потемнели, как чернила, на бледном лице. У этого маленького человека гнев разражался бурей.
– Да, да, со всем рестораном! – повторила молодая женщина. – Г-жа Бош выгонит ее и ее кобылу-сестру, потому что за ними всегда целый хвост мужчин на лестнице.
Лантье поднял кулаки; потом, подавляя желание побить Жервезу, схватил за руки, сильно потряс и толкнул на кровать к детям, которые подняли плач. Затем он снова растянулся на постели, пробормотав со свирепым видом человека, принявшего какое-то решение, которым до сих пор медлил:
– Ты сама не знаешь, что сделала, Жервеза… Напрасно, вот увидишь.
С минуту дети рыдали. Мать, скорчившись на краю кровати, обнимала их обоих разом, повторяя монотонным голосом:
– Ах, если б не вы, мои бедные крошки!.. Если б не вы!.. Если б не вы!..
Растянувшись спокойно, уставившись на выцветший ситец полога, Лантье не слушал, поглощенный мыслью, засевшей в его голове. Он пролежал так около часа, не поддаваясь сну, хотя усталость смыкала ему веки. Когда, наконец, он повернулся, опираясь на локоть, с решительным и жестким лицом, Жервеза кончала убирать комнату. Она подняла детей и одела их, потом прибрала кровать. Лантье смотрел, как она подметала пол, вытирала мебель. Комната по-прежнему оставалась черной и грязной со своим закопченным потолком, отставшими вследствие сырости обоями, колченогими стульями и комодом, на которых застарелая грязь только размазывалась под тряпкой. Потом, пока она умывалась, подобрав волосы перед зеркальцем, висевшим на оконной задвижке и служившим Лантье для бритья, он рассматривал голую шею, голые руки, все обнаженные места, точно сравнивал Жервезу мысленно с кем-нибудь. Недовольная гримаса искривила его губы. Жервеза прихрамывала на правую ногу, но это было заметно у нее только в минуты усталости, когда она распускалась, не могла следить за собой. На этот раз, разбитая бессонной ночью, она волочила ногу, опираясь на стены.