Между тем секретарь сел. Шум в зале не прекращался. Президент, не спеша, перелистывал бумаги. Он машинально придавил пружину колокольчика, громкий звон которого, однако, не прекратил разговоров. Встав среди этого шума, он постоял с минуту в ожидании.
– Господа, – начал он, – я получил письмо… – Он умолк и снова позвонил, подняв свое серьезное и скучающее лицо над монументальным бюро, с панелями из красного мрамора, обложенными беломраморным бордюром. Застегнутый сюртук президента выделялся на барельефе, находившемся позади бюро, и пересекал черной линией пеплумы статуй Земледелия и Промышленности, с античными профилями.
– Господа, – повторил президент, добившись, наконец, сравнительной тишины, – я получил письмо от г. де-Ламбертона, в котором он извиняется, что не может присутствовать на сегодняшнем заседании.
Послышался тихий смех на одной из скамеек, шестой счетом, стоявшей напротив президента. Юный депутат, лет двадцати восьми не более, зажимая себе рот белыми ручками, тщетно пытался заглушить серебристый смех, напоминавший смех хорошенькой женщины. Один из его собратьев, громадного роста, придвинулся к нему и спросил на ухо:
– Разве Ламбертон в самом деле нашел свою жену?… Расскажите-ка мне про это, Ла-Рукет!
Президент взял охапку бумаг. Он говорил монотонным голосом, и отрывки его фраз долетали до самой глубины залы.
– Есть просьбы об отпуске… Гг. Блаше, Бюкет-Леконт, де-ла-Виллярдьер…
Пока спрошенная палата разрешала отпуски, Кан, утомившись, должно быть, созерцанием зеленого шелка, скрывавшего опальное изображение Луи-Филиппа, слегка повернулся, чтобы оглядеть трибуны. Над цоколем из желтого мрамора с черными жилками, между двух колонн, шел только один ряд трибун, обитых амарантовым бархатом; но поверх его зубцы из гофрированной кожи не могли скрыть пустоты, образовавшейся вследствие упразднения трибуны второго ряда, предназначавшейся до империи для журналистов и для публики. Между толстыми, желтыми колоннами, несколько тяжелого, хотя и величественного стиля, вдоль полукруга, виднелись узкие ложи, где царил полумрак; они были по большей части пусты и кое-где оживлялись тремя-четырьмя светлыми женскими платьями.
– Эге, да ведь тут и полковник Жобелэн! – пробормотал Кан.
Он улыбнулся полковнику, который его тоже увидал. Полковник был в темно-синем сюртуке, который носил как мундир со времени выхода в отставку. Он сидел один-одинешенек в ложе квесторов, с офицерской розеткой, такой громадной, что она казалась бантом из фуляра.