- Ишь… Чего пришла, рыжая?
- Отдай, говорит, лапу волчью!
- Поздно, на зелья пустил, - прищурился тот. – Да и зачем тебе
его мертвая плоть?
- Верну, у них регенерация хорошая!
- Заговоренная она – возьмешь в руки – сама оборотницей станешь,
- насмехался колдун. – Будете на пару на четырех лапах по лесу
бегать, да дичь выслеживать. А не примет он тебя из-за обиды – на
всю жизнь в образе зверя останешься!
- Врешь ты все! – огрызнулась ведьма.
Вернулась она в тот день в свою деревню ни с чем. С древними и
черными колдунами шутки плохи, а вдруг не врет? Авось, обойдется
волчара и без лапы своей пока? День наблюдала она за ним, два
наблюдала. И как он по утрам трусцой по свежему лесу на пробежку
выходит – раньше волком выходил, а теперь только в человечьем
обличье – не удобно на трех лапах бежать. И как тренируется он, и
как вечерами на завалинке травит поучительные байки местной
мелюзге. Взгляд только с каждым днем все грустнее. И ходить к ней
совсем перестал, а она уже привыкла к его дурацким шуткам, привыкла
нос воротить, когда его встречает, и как будто часть не у него, у
нее забрали.
А как-то наблюдала она в очередной вечер за ним в компании
мелюзги и донес до нее ветер обрывок диалога:
- Дядько, ты когда нам снова песни петь будешь? – пятилетний
ребенок залез к волку на колени.
- Я не пою, а вою, я же зверь, - улыбнулся тот.
- Не-е… Воешь ты грустно, а поешь весело, спой, а?
Взял волк гитару, перевернул барабаном кверху и, отстукивая
незатейливый мотив, запел веселую песенку. Заслушалась ведьма,
заулыбалась.
- Эх… - протянул потом тот же ребенок. – А на струнах у тебя
раньше лучше получалось…
Как кипятком ошпарило ведьму. Ведь он за нее не только часть
тела отдал – часть себя, своей жизни. Ни охотится в зверином теле,
ни играть не может, ничего…
- Я не жалею, - словно не расстроившись, ответил волк. – Я
сделал все, что мог. Да только совсем ей опротивел, инвалидом-то…
Но зато лапу на нее точно не подниму, - усмехнулся он. – Спою свою
последнюю песню на луну и уйду… Не мила жизнь без нее, а насилить
не буду…
И что-то жуткое творилось внутри ведьмы. Чувства какие-то
странные, непонятные: и злость, и нежность щемящая к дураку этому,
и чувство несправедливости, и жар щеки палил нестерпимо. Бросилась
она обратно к дому колдуна, потребовала лапу обратно. А только
взяла – в лисицу рыжую превратилась. Схватила лапу зубами и
бросилась назад. И лес стал в ее глазах совсем другим – ярче звуки,
слаще запахи, как другой мир… Непривычно было в лисьей шкуре, это
не на метле летать. Об острую корягу ободрала она один бок, в
болотине вымазала свой шикарный мех, мордой сунулась в
придремавшего ежа, и нос опух и нещадно чесался. Не узнает ее волк,
не признает… А если и признает, не простит… А она все бежала и
бежала, желая успеть до ближайшего полнолуния… И чувствовала – не
будет и ей жизнь мила без него… И успела. И признал он ее такую
ободранную, неуклюжую и совсем не симпатичную… И сграбастал на руки
и поцеловал прямо в опухший нос… И обратилась она снова человеком,
а лапа заговоренная прижилась без следа. А где-то там, далеко,
усмехался хитрый колдун…