Машина еще несколько раз вильнула по асфальту, съехала на
обочину и там остановилась, подняв в воздух целое облако пыли. И
пока я пытался сообразить, что вообще происходит, Настасья уже
отстегнула ремень и развернулась ко мне. Вид у нее при этом был
такой, будто я то ли сказал, то ли сделал что-то… явно не то.
Зеленые глазищи метали молнии, щеки покраснели, а ноздри
раздувались так, что веснушки заплясали даже на щеках.
– Правильно, благородие. Ну ее, эту работу! – выдохнула
Настасья.
И вдруг обхватила мою голову руками, притянула к себе и
поцеловала. Неловко, едва не укусив за губу – но с такой страстью,
что не ответил бы на такую ласку, пожалуй, только покойник. Не
знаю, сколько это продолжалось – но дорожная пыль вокруг успела
улечься, а в машине стало даже жарче, чем было раньше.
– Уф-ф-ф, – выдохнул я, чуть отстраняясь. – Вот это выходной…
Что такое на тебя нашло, Насть?
– Да ничего, благородие! Надоело уже просто. У тебя целый год –
то народники, то панцеры, то крейсер, то Зеленая Роща, то еще чего…
А теперь вот – война. – Настасья сердито фыркнула. – Я даже не
знаю, куда ты уедешь дальше. Может, вообще на фронт, к Варшаве. Не
знаю, вернешься ли… вообще ничего не знаю!
– Ну… если тебе станет легче – я тоже не…
– И ты не знаешь! – Настасья схватила меня за рубашку на груди.
– Никто не знает. Поэтому я и решила: лучше уж… вот это – чем
вообще никак. Понимаешь?
Целый год мы старательно изображали деловых партнеров, работали
бок о бок, решали немыслимо сложные вопросы, продавливали вплоть до
министерства все, что можно было продавить, вдыхали жизнь в рабочие
союзы, грызлись с собственными поверенными за чужие пенсии.
Настасья поднялась от простой крестьянской девчонки до первого
человека на всех фабриках, принадлежавших фамилии Горчаковых. Я из
бестолкового недоросля-лицеиста стал наследником рода и
камер-юнкером, доверенным лицом самого императора.
Но вместе с нами росла и стена, разделявшая нас. Тонкая, почти
прозрачная – но оттого не менее прочная. Мы сами возводили ее, в
четыре руки укладывая ледяные кирпичики один за одним… ровно год,
чуть ли день в день. Жили каждый своей жизнью, стали чужими, не
задавали лишних вопросов. Наверное, так было удобнее – мне уж
точно.
И вдруг эта самая стена исчезла. Не осела, растаяв в пламени
Настасьиных поцелуев, а с тихим звоном пошла трещинами и осыпалась,
будто ее и не было вовсе. Остались только мы вдвоем – и день,
который еще не закончился. Может, всего один – зато наш, целиком и
полностью.