Вернувшись домой, я направился прямо к дяде в кабинет:
– Арабы и в самом деле лентяи?
Агрессивность в моем голосе немало его удивила.
Он отложил в сторону книгу, которую до этого листал, и повернулся ко мне. Выражение моего лица заставило его смягчиться.
– Подойди ко мне, мой мальчик, – сказал он и вытянул руки, чтобы меня обнять.
– Нет, мне надо знать. Это правда? Арабы действительно лентяи?
Дядя взял меня за подбородок и посмотрел в лицо. Минута была ответственная, он должен был мне все объяснить.
Немного подумав, он сел напротив и сказал:
– Нет, мы не лентяи. Просто мы не торопимся жить. У европейцев все иначе, для них время – деньги. Для нас же время не имеет цены. Нам, чтобы быть счастливыми, достаточно лишь стакана чая, а им, сколько ни дай, все равно будут несчастны. Вот и вся разница, сынок.
С Морисом я больше не разговаривал и бояться его с того момента перестал.
Затем наступил день, который грубо заставил меня, только-только научившегося строить иллюзии, с одной из них расстаться.
Я проводил Люсетту к тете, которая зарабатывала на жизнь тем, что шила брюки в мастерской в Шупо, в двух кварталах от нашего дома, и пешком возвращался домой. Стояло октябрьское утро, небо украшало большое, как тыква, солнце. Осень сорвала с деревьев их последние обноски, и ветер, впадая в транс, отупело кружил по земле охапки палых листьев. На бульваре, где мы с Люсеттой обожали пялиться в витрины, располагался бар. Название, красовавшееся на вывеске, в памяти не отложилось, но пьяницы, захаживавшие в него, до сих пор стоят у меня перед глазами; то был шумный, вспыльчивый народ, который полиция нередко успокаивала дубинками. В тот самый момент, когда я с ним поравнялся, в заведении разразилась яростная ссора. Сначала послышалась брань, потом кто-то грохнул тарелкой, по полу проехал стул, и я увидел, как какой-то толстяк, вне себя от ярости, схватил за шиворот оборванца и швырнул его с крыльца. Несчастный приземлился у моих ног, издав такой звук, какой издает охапка соломы. Он был мертвецки пьян.
– Даже не думай болтаться поблизости, голодранец! – крикнул ему бармен, стоя на крыльце. – Здесь тебе не место.
Затем он скрылся в недрах заведения и вышел с парой башмаков в руках.
– И не забудь свою обувку, Иоха[5] недоделанный. В ней тебе сподручнее будет бежать навстречу погибели.