– Тише… – попросил мужчина. – А где он?
– Помер вчера.
– Помер? – удивленно протянул он. – Слыхала, Маруська?
– Жаль старичка… хороший старик был, – зевнув, отозвалась женщина.
Теперь я их разглядел. Он – молодой парень, в широких брюках, заправленных «по-блатному» в коротенькие сапожки. Она – остроносая девушка в казенной стеганой телогрейке. Под мышкой она держала что-то объемистое, завернутое в бумагу. Его я немного знал по лагерю. Поездной вор, за свое смазливое лицо он носил кличку Петька Красюк.
– Чего же Потапыча-то… туда положили? – осведомилась Маруська, показывая на мертвецкую.
– Да… там и он.
Кто-то вышел из барака, хлопнув дверью, и зашагал, громко ругаясь. Гости мои разом присели на землю.
– Комендант, сволочь, ищет – прошипел Петька. – Ишь, попер в третий барак.
В просвете между бараками смутно чернел силуэт человека. Когда он повернул за угол, Петька Красюк поднялся, сдвинул назад кепку и, подойдя ко мне вплотную, зашептал:
– Слышь, ты… как тебя… Ты что же, заместо Потапыча? Сторож?
– Да, сторож.
– Ты, брат, выручи… Понимаешь, дело такое… Коменданты ловят, некуда с бабой спрятаться… Сам понимаешь… дело такое… в карцере за ее, за дуру, сидеть не охота… А в бараке в аккурат вляпаешься… Так ты, это самое… пусти, понимаешь, к тебе… У нас с Потапычем все на мази было… Потапыч куш имел хороший через это… Маруська, дай-ка сюда, – он взял сверток, сунул мне в руку, – тут хлеб… буханка… два кило… Да чего ты глаза вылупил?.. Ты не теряйся…
Я понял, что хотели от меня. От изумления я не мог вымолвить ни слова.
– Так все?.. – спросил Петька Красюк. – Завязано? Пойдем, Маруська.
– Обожди… – остановил я. – Не могу я… разрешить.
Он грозно подвинулся и достал из кармана нож. Лезвие тускло сверкнуло.
– А этого не хочешь?.. Не будь дураком… Здесь я, может, и не стану с тобой связываться, а завтра в бараке прирежу, как суку последнюю… понял?.. Пошли, Маруська!
Они легко сбежали по земляным ступеням, открыли дверь и скрылись в мертвецкой.
Я растерянно стоял, держа буханку хлеба; она жгла мне руки.
Из мертвецкой послышался тихий смех женщины и приглушенный шепот Петьки:
– Обожди, я его чичас за ноги оттащу, оно и посвободней будет… ишь разлегся.
Я сел на хворост и швырнул в первый раз в жизни хлеб на землю.
Выплыла луна и голубым, слабым светом залила тайгу. Березки вновь засветились, вновь загорелись свечки, как будто прибавился еще один новый покойник. Пронзительно, как плакальщица, закричала сова. Легкий ветер зашуршал по сухой траве, понес рыжие листья; словно кадилами, тяжело закачали мохнатыми ветвями столетние ели.