— Меня — нет, а крестьяне жалуются.
— Какие крестьяне? — возмутился атаман настолько, что даже оружие опустил. — Мы их отродясь не беспокоили. Чего с голозадых взять? Купцы — другое дело. Этих толстопузых пощипать не грех. Врут селяне. Просто они раньше сами на шлях ночью выходили, если обоз маленький, а теперь поживиться нечем. Вот и брешут, собаки.
— Брешут, значит? А это что? — кивнул на распластанную девицу. — Натуральный оброк?
— Девка? — атаман проследил за моим взглядом, после недоуменно пожал плечами. — Это ж разве разбой? Баловство… Убудет с нее, что ли? Повеселились бы чуток, а по утру и отпустили. Зато, впредь, и ей, и другим наука, чтобы по лесу не шастали. Мы-то, свои, не душегубы какие. А попадись она лисовчикам или басурманам, давно бы на колу корчилась или на невольничий рынок ехала.
— О, так ты, оказывается, благим делом занят был. В воспитательных целях. Ну, извини, что помешал. Я же не знал…
— Я не в обиде… — атаман настолько был уверен в собственной правоте, что воспринял мои слова всерьез и спрятал палаш. — И виру за людей порешенных не стребую. Олухи царя небесного. Ни с собою бери, ни дома оставить. Других найду. В военные годы горемык да погорельцев хватает. А еще лучше, если пара-тройка дезертиров прибьется. Вот с кем кашу сварить можно.
Добровольцы мои к тому времени «косьбу» закончили, увеличив количество покойников еще на три штуки, и снова застыли в ожидании приказа. Время от времени поглядывая на дочку мельника. В процессе сражения, случайно или намеренно, но кто-то мое пожелание исполнил, умудрившись накинуть пленнице подол на лицо, явив на обозрение все девичьи прелести и тайны. Ничего не видя и не зная, что происходит, юная пейзанка тревожно поскуливала, не решаясь издавать более громкие звуки и неуверенно ерзала. Наверное, от холода.