— Всем бы жизнь хороша, ежели б не Касьян, подьячий Тайного приказа. Сам тощий, бороденка козлиная, на глазу бельмо, руки все время холодные и влажные, как у жабы. Мерзость, а не человек. Не то что говорить, глядеть тошно. Детишки от него, как от пугала огородного шарахаются. А поди ж ты, положил глаз на мою красавицу. Паскуда… Но поскольку знал, гнилушка, что Настена мне верна, то и удумал каверзу по своему невеселому ведомству. Нашептал нашему ловчему дьяку, будто я хвалился прилюдно, что в лесу коня чудного видел. Масти белой и с рогом во лбу. А государь наш, чтоб ты знал, до редкого зверья дюже охоч. Вот и дали мне поручение — добыть эту тварь. Живой или мертвой, но доставить. А иначе — со службы долой и в острог за блудословие.
— И что делать надумал? — заинтересовался я. Неужели здесь единороги живут. Забавно.
Но Федот только плечами пожал.
— А что я могу сделать? Зверя невиданного не добыть, потому что нету такого. Кому как мне этого не знать лучше других. Сбежать?.. Один я, допустим, не пропаду. А женка молодая? С ней как?
Федот поглядел на меня так, словно совета спрашивал.
— В Туле одну оставить — все равно что самому под перину Касьяну положить. С собой забрать — за беглецами погоню вышлют и раньше или позже все тем же острогом закончится. Если Настена, прежде того, лихим людям не достанется. После того, как тати меня прибьют. С такой красавицей странствовать, все равно что мешком с золотом на каждом перекрестке звенеть. А от стаи голодных волков даже медведю не отмахаться.
— Верно рассуждаешь, — согласился я. Попадись они на глаза такой шайке, как у Васятки Косого… — А с подьячим говорить не пробовал? Усовестить или пригрозить?
— Хотел… Да только слуги его меня дальше крыльца не пустили. А сам он в окошко высунулся и предупредил, что ежели еще раз возле своего подворья увидит — висеть мне на дыбе, как смутьяну, супротив царской воли умышляющему.