Мой любимый глюк - страница 12

Шрифт
Интервал


Однако все когда-нибудь бывает в первый раз. Вот эту истину, очевидно, и мне придется осознать.

– Ну нет!

Сдаваться я не привыкла, и поэтому коснулась другой руки мужчины, левой. Ответ был тем же самым, то бишь никаким. Такое ощущение, что вен, как таковых, у этого человека не было вообще.

А вот этого быть не может. Не может, и все! Мы так устроены, это же простая физиология.

От непонимания и бессилия я закрутила головой. Повернулась к Антонине Ивановне и с отчаянием в голосе сказала:

– У него вен нету. Или я сошла с ума.

Та охнула.

– Зря я тебя подняла, Зоенька. Ты и так сутки через двое. Отдыхать тебе надо, девочка моя. А то вон уже что - вен нету, – запричитала Антонина Ивановна.

– Да нет. Вы меня не поняли, – угрюмо сказала я. –Тут дело не во сне. Нету у него вен, и все. Потому и нащупать не могу.

Антонина Ивановна запнулась, и утешающе коснулась моего плеча.

Надо сказать, что о своей этой особенности - чувствовать там, где остальные видели, ну, или не видели, я особо не распространялась.

До последнего момента я всегда думала, что и все так делают. И никогда не считала эту свою особенность чем-то выдающимся.

А вот старшая медсестра знала. Не понимала, как это у меня работает, но знала. Что же до понимания, то тут и я не понимала. Просто у меня так получается, и все тут.

Я растерянно смотрела на воспитанницу мамы, она на меня.

Мужчина же, который лежал тихо-спокойно, практически не дыша, вдруг громко застонал и что-то сказал на непонятном языке.

Мы обе резко обернулись, и увидели, как он сбросил одеяло и стал рвать на себе несчастную ночнушку, которую, очевидно, нашла кастелянша в своих запасах.

Сил у него, похоже, было достаточно. Мои ли неудачные попытки поставить капельницу привели его в этакое состояние, или что другое, но ветхая рубашка в линялых голубеньких цветочках не выдержала напора, и стала распадаться на глазах, являя нам, совершенно обалдевшим от этакого зрелища, одну часть тела, обычно скрываемых под одеждой, за другой.

Когда же, застонав сильнее, он дернулся в последний раз и наконец успокоился, то открылся во всей красе. Мы с Антониной Ивановной минуту, не меньше, обалдело взирали на могучий символ мужского плодородия, который поражал воображение.

В конце концов бедная старшая медсестра, на своем веку повидавшая немало, и вырастевшая двоих парней, покраснела как маков цвет, закашлялась и отвернулась.