Но этого не происходит.
– Неужели ты все забыла? – спрашивает юноша. – Не помнишь, что мы узнали? Почему пришлось бежать? Как ты очутилась здесь?
– Я выжила в авиакатастрофе, – жестко отвечаю я.
Он снова смеется, но уже не весело и совсем не мелодично.
– О, я тебя умоляю! Тебя не было в том самолете, и ты не можешь не знать об этом.
Я сглатываю, чувствуя стеснение в груди. Какое-то время мы оба молчим. Его глаза смотрят на меня с вызовом. Он дожидается, что я либо начну с ним спорить, либо отведу взгляд. Но я не в силах решиться ни на то, ни на другое и просто говорю:
– Я хочу, чтобы вы ушли.
И это правда, снова уверяю я себя, но на этот раз гораздо менее убедительно.
Я не знаю его. Я не помню его. Я не могу ему верить.
Откашлявшись, я продолжаю:
– Мне прекрасно известно, что вы самозванец, которому только и нужно, чтобы его показали по телевизору.
– Если бы это было так, – возражает парень, – я бы направился прямиком к репортерам. А не к тебе.
Я поворачиваюсь к нему спиной, чтобы снова взять из тележки пакет. Их почти не осталось.
– И еще… – Он делает многозначительную паузу. – Я бы ничего не знал о медальоне.
Эти слова заставляют меня окаменеть. Я лишь глупо моргаю, а перед глазами все плывет. Окружающие машины превращаются в смутные цветные пятна.
Юноша совсем близко у меня за спиной. Кажется, я даже чувствую на шее его дыхание, но убеждаю себя, что это всего-навсего легкий ветерок, прекрасный, напоенный ароматами летний бриз.
– А я о нем знаю, – продолжает он. – Потому что сам отдал его тебе.
Я оборачиваюсь и собираюсь возразить, но в голову не приходит ни одного аргумента. Теплота в точке между моими глазами возвращается, постепенно переходя в жар.
А это еще что такое?
С раздражением я срываю с себя солнцезащитные очки, задираю козырек шапочки и прикладываю палец ко лбу.
Он следит за мной, и на его губах появляется странная понимающая улыбка. Глаза снова начинают блестеть.
– Значит, ты все-таки помнишь? – спрашивает он. – По крайней мере какая-то часть тебя помнит.
Он тянется к моему лицу. В страхе я отшатываюсь. У меня учащается дыхание, и, несмотря на все усилия, я никак не могу успокоиться.
Я вижу, как открывается дверь супермаркета. Выходит Хезер с пластиковым стаканчиком в одной руке – той самой сметаной, которая ей срочно понадобилась, как догадываюсь я, – и магазинным чеком в другой.