Господи,
о чем ты только думаешь? Возьми себя в руки, Лера! Ты же почти все сделала.
Осталось всего ничего. Это как сорвать лейкопластырь с раны – больно будет в
любом случае, но лучше сделать это быстро.
-
Я хотела поговорить с тобой о «Синичке».
-
Я удивлен тем, что ты полагаешь, будто меня это интересует.
От
этих небрежных слов я снова теряюсь, но заставляю себя продолжать говорить. Это
для дяди, напоминаю про себя. Все для него.
-
В последние годы дела у лагеря шли не очень хорошо. Чтобы поддерживать его на
плаву, дяде пришлось взять несколько кредитов. Счета, платежи – все это
копилось и сейчас долги настолько высоки, что он не может их выплачивать. Ему
придется продать «Синичку».
-
И что в этом особенного? – скучающим тоном уточняет Кирилл. – Это бизнес.
-
Когда-то ты говорил, что это место для тебя много значит, – говорю я, подавив
приступ отчаяния.
-
Когда-то мы оба много говорили, – его голос становится опасно тихим, и мне с
трудом удается подавить внезапную дрожь. – Я не занимаюсь благотворительностью.
-
Сайт твоей компании утверждает обратное, – возражаю я.
-
Помогать больным детям и это – разные
вещи.
-
Дядя болен, – делаю еще одну попытку достучаться до него. – Очень болен. Если
он потеряет лагерь, это окончательно его добьет.
-
Мне жаль, – это звучит как вежливый отказ.
Слова
Кирилла лишают меня последней надежды.
-
Лагерь ещё можно возродить. Территория, домики – все в хорошем состоянии. Нужно
лишь немного вложений и…
Мой
голос срывается сначала на шепот, потом окончательно затихает. В наступившей
тишине я слышу лишь оглушительный стук своего сердца и звук копировальной
машины где-то в соседнем кабинете. Гордеев молчит. По непреклонному выражению его
лица я вдруг ясно понимаю, что он откажет. Наивная вера в то, что сентиментальные
воспоминания заставят его вложить деньги в убыточное предприятие, тает как дым.
Я ощущаю себя побежденной и раздавленной. Что ж, по крайней мере, я попыталась.
-
Ну, извини, что заняла твое время, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
– Это было ошибкой.
Кирилл
не двигается с места и ничего не говорит. Все время, пока я на ватных ногах иду
к двери, я ощущаю на себе его тяжелый обжигающий взгляд.