— Слушай сюда, новенький, — сказала
Ассоль. Я поравнялся с ней. — Теперь это твой дом. Наш
дом.
Она говорила это без злобы и
отвращения ко мне, скорее даже с грустью. Или мне
показалось?
— Отличный у нас с тобой дом, —
саркастично ответил я. — По имени «рабство».
— Рабство — на кирпичном заводе за
городом, — повысила она голос. — А это — возможность. Для всех, кто
потерялся в жизни, кто был на грани того, чтобы умереть.
— Ты сама-то в эту чушь
веришь?
— Будешь хорошо работать — сможешь
чувствовать радость жизни, — продолжала она, проигнорировав мой
вопрос. — Ослушаешься приказов — будешь долго жалеть. —
Телескопическая дубинка в её руке усиленно вспыхнула током. — Виды
работ сменяются. Одни работают днём, другие ночью. Слово смотрящего
— закон.
— Ты смотрящая? — спросил
я.
— Сегодня — Генка. Завтра — я. Потом
опять Генка.
— Потом опять ты.
— Необязательно, — возразила она. —
Твоё место — тут.
В камере было… нет, термин «камера»
здесь не совсем корректный, ведь даже не заперто. В общем, в отсеке
находилось человек десять. Одни лежали, другие сидели на нижних
койках или у дальней стены. При нашем появлении они не шелохнулись
— очевидно, слышали шаги издали.
Всю дорогу я не просто рассматривал
обстановку — прикидывал варианты побега. Не понимаю, как такие
здоровенные «катакомбы» упрятали в центре Петербурга. Факт в том,
что сами по себе они полностью изолированы от улицы. Ни доступных
для залаза вентиляций, ни каких-либо намёков на коммуникации с
остальным миром. Ну, кроме разве что условного входа: там, где меня
допрашивали, было ещё несколько дверей. По логике, другой конец
тоннеля тоже должен сообщаться с внешним миром: подобное могли
возвести для складов — а значит, с расчётом подъезда транспорта.
Хотя когда это строилось-то? Уж не вместе ли с самими домами? А это
могло быть и сто, и более лет назад.
Рвануть дальше прямо сейчас? Девчонка
едва ли меня догонит. Может, конечно, второй конец тоннеля
замурован или охраняется, и всё же…
Сделал вид, что шагаю в отсек, и тут
же побежал в сторону. Секунда, две, три — скорость только набираю.
И вдруг — падаю. Тело сковывает парализующей болью. При падении
ободрал щеку: не смог выставить вперёд руки.
— Глупенький, — грустно вздыхает
Ассоль, медленно приближаясь, и вместе с ней нарастает
потрескивание электрического телескопа, который только что показал
свою мощь. Выходит, она им на расстоянии выстрелила? — Вставай. Не
бережёшь ты себя. Только зря силы расходуешь, а они тебе
пригодятся. Нарвёшься на Генку вместо меня — ходить потом не
сможешь. Оно тебе надо?