— Они забрали Тишу? — вымолвила Мира, боясь даже поверить в свои жуткие слова.
— Да, матушка. Они связали его и назвали предателем, — выпалила нервно девушка, в ее глазах стояли слезы. — И теперь уволокли на улицу.
— Я так и чувствовала, что будет все плохо, — пролепетала Мирослава и начала оседать, прижав руку к груди.
Слава немедля же бросилась к матери и, придержав ее, помогла сесть на стоявшую в сенях резную лавку.
— Вам плохо, матушка?
— Сердце щемит, мочи нет, дитятко, — прошептала Мира, закатывая глаза и устало опираясь на дубовую стену.
— Может, воды выпьете?
— Принеси, милая, — согласилась Мира. Девушка бегом кинулась в сторону усадебной кухни и быстро вернулась обратно с ковшом воды.
Мирослава медленно взяла из рук дочери деревянный резной ковш и, испив немного, снова откинулась назад, устало прикрыв глаза.
— Вам лучше, матушка?
— Нет. Сердце так и щемит, — тихо ответила та, но вдруг резко распахнула красивые глаза и напряженно спросила: — А Федор где? Что ж он за отца не вступился?
— Он вместе с бунтарями ушел... Он с ними заодно... — сказала Слава, нахмурившись.
— Что? — в ужасе произнесла Мира.
— И ворота он открыл...
Страх исказил красивое лицо Артемьевой, и, перед тем как закрыть от боли глаза, она прошептала:
— Изменник...
.
— Тетушка, горе! Тихона Михайловича казнили! — выпалил Гриша, влетев в просторную светлую горницу.
Слава, сидящая на бархатной скамье рядом с матерью, вскочила на ноги и воскликнула:
— Гриша, что ты сказал?!
Мирослава схватилась за сердце, ощущая, как железная удавка сковала ее грудь. Вот уже два дня они ничего не знали о Тихоне Михайловиче, с того самого трагичного момента, когда разъяренная толпа стрельцов увела связанного Артемьева со двора усадьбы.
— Как же это? Я ведь вчера просила за него у главного бунтаря Куляпина. Он обещал пощадить Тишу… — пролепетала мертвенным голосом Мира, прикрывая глаза от охватившей ее душевной и телесной боли.
— Мирослава Васильевна, я только что прибежал с лобного места, что на площади у главных врат, — продолжал Гриша. — Час назад бедного дядюшку повесили, — глухо выдохнул юноша, опустив простоволосую голову, нахмурился и едва слышно добавил: — И еще трех приближенных Ржевского с ним.
— А Федор? Он же среди бунтарей был, отчего он не защитил Тихона Михайловича? — спросила порывисто Слава, из глаз которой уже потекли прозрачные слезы.