Видение фантастического
воздухоплавательного аппарата странным образом успокоило Ивана,
вернуло связность мысли и развеяло панический ужас. Терентьев мог с
полной уверенностью сказать, что, даже низвергнувшись в самую
глубину безумия, он не смог бы придумать ничего похожего - аппарат
был слишком материален, можно сказать – функционален. Значит – Иван
действительно упал в реку, настоящую, широкую реку, никак не
меньшую чем хорошо знакомая Волга, и сверху действительно пролетает
самый настоящий дирижабль. Пора выплывать, а то так и пойти на дно
недолго, об остальном можно думать после.
Он выбрался на берег, хотя несколько
раз был почти готов отдать богу душу – руки едва слушались, словно
отмороженные. Выплыл и отправился искать людей, потому что больше
ничего не оставалось. Сам с собой Иван договорился на том, что если
это и сумасшествие, то настолько детальное, что в нем вполне можно
жить. С этого дня началась новая, в полном смысле этого слова –
«новая» - жизнь.
Мысли о том, что с головой у него не
все в порядке, до сих пор иногда посещали Терентьева. Быть может,
на самом деле он заперт в лечебнице и грезит наяву? Нет иного мира,
в который его забросила неведомая сила, нет Российской Империи,
Североамериканской Конфедерации и других стран, одновременно
узнаваемых и незнакомых. Нет паромобилей, господства дирижаблей и
странных вертолетов, похожих на гибрид вентилятора и комбайна с
мотовилом. Достаточно встряхнуться, сбросить морок, и его взору
откроются обитые матрасами стены лечебницы. Иллюзия, порожденная
больным разумом, развеется, и не станет вселенной, где люди давно
спустились на самое дно океана, победили голод, обошлись без
Мировых войн.
И Ютты тоже не будет...
Нет уж, если он безумен, так пусть
болезнь продолжается. И любимое рыжеволосое чудо каждый вечер
встречает Терентьева на пороге.
Иван вернулся к столу, с отвращением
глянул на кресло, его передернуло от одной мысли о том, что
предстоит снова опуститься на это орудие пытки. Само по себе оно
было весьма удобным, но Иван провел в нем почти сутки.
Нет уж, хватит.
Он посмотрел на толстую стопку
допросных листов, затем в дальний угол, где на пробковом стенде,
среди множества нарисованных от рукисхем и графиков была приколота
вражеская листовка. Небольшой листок, где-то в четверть от
стандартного книжного, бумага хорошая, белая, не сравнить с
памятными серо-желтыми портянками «Бей жида-политрука». Четкий,
контрастный рисунок – черное на белом – сапог, сметающий хижину,
похожую на развалюху поросенка Нуф-Нуфа. И надпись правильным
русским, угловатым шрифтом, вроде готического, но с зубчатыми
завитушками, как будто на циркулярной пиле - «Мы идем».