Маркус сплюнул.
— Чтоб тебя! Что ты мне голову
морочишь?! Вот зуб даю, выпорю я тебя, не глядя на
возраст!
Но женщина его не слушала, возвращаясь
в свою часть подземной части форта. В её обители на костре уже
варились ещё три ведра, и в ближайшие дни будет наварено немало.
Она стянула с головы старый платок, под которым оказались
огненно-рыжие и совершенно не седые, вопреки шуткам Маркуса,
волосы. Белёсыми они могли показаться только из-за испарений,
исходящих от зелий и настоек.
Ульяна поправила бинты, закрывающие
лицо. Снимала она их, только запершись в своей жилой каморке, когда
была уверена, что никто её увидеть не сможет. Едва она успела
вернуть косынку на место, как в комнатку вошёл Брайан, один из
лейтенантов.
— Тебе-то чего надо, болезный? Мазь от
геморроя не дам! На голом камне сиди поменьше, и не будет ничего
болеть!
Брайан, в отличие от других офицеров,
предпочитал просто пропускать мимо ушей её колкости.
— Мы палатки снимаем. У тебя как с
перевязочным материалом? Хватает, или запасать надо?
Ульяна вскинула руками:
— Конечно, надо запасать! Вас здесь
три сотни голодранцев! И все норовят лбами пули ловить! Конечно,
нужно больше бинтов! Но ты ставь на это дело толковых людей, а не
ослов криворуких, способных только сиськи мять да рылом в миске
спать! И смотри: нарежут криво — я тебя криво и забинтую, когда
оторванную ногу на место ладить буду.
Остаток речи она кричала уже вслед
уходящему офицеру. Фыркнув в спину одарённому, Ульяна проверила
варево на огне, и занялась заготовкой трав. Она не назвала бы себя
сильно опытной в том, что касалось врачевания ранений, но всё же не
без оснований считала себя недурной целительницей. И потому спешила
заготовить всё, что только можно было заготовить заранее. За шумом,
создаваемым солдатами, и треском костра она не заметила шагов
нового гостя.
— Всё сквернословишь, Уль? — обратился
к ней Хейс.
Женщина обернулась и гневно
бросила:
— Это я-то сквернословлю? Да чтоб ты
знал... — и покрыла коменданта объёмным и даже местами поэтичным
описанием его внешности, сравнивая мужчину с самыми мерзкими
представителями животного мира, о которых знала лекарка, попутно
прошлась и потопталась на его мужской гордости, чести и
достоинстве, не постеснялась излить яда на характер и поведение,
добавила сверху несколько неочевидных эпитетов, и при всём при этом
ни разу не повторившись, на одном дыхании и от чистого сердца. —
Вот так я сквернословлю, чтоб ты на будущее помнил и больше таких
глупостей при мне не говорил. А теперь подумай ещё раз, ты меня по
важному делу пришёл беспокоить, или ноги задницу несли, куда глаза
не смотрели?