Лиманский прошел вслед за Мараджановым через «парадную» часть дирижерской артистической. Там были и красивая мебель, и барочный рояль. Большие окна, лепнина на потолке, светильники с хрустальными подвесками, ковер. А в смежной комнатушке только трельяж в половину роста, вешалка-треножник и обычный рояль. Диван тоже был, но не такой шикарный. Высокая спинка, кожаная обивка. Окон нет. На вешалке пальто Мараджанова и его цивильный костюм, на полу под вешалкой уличная обувь, на подзеркальнике раскрытая пачка сигарет и чашка с недопитым чаем. Здесь Эрнст переодевался и приходил в себя между отделениями концертов.— Ну, так что, Вадим, что случилось? — Мараджанов сел на стул перед зеркалом, провел рукой по волосам, всмотрелся в себя, потом через зеркало в Вадима. — С молодой женой поругались?— Нет, мы не ссоримся. — Лиманский без приглашения сел на диван, руки в замок, оперся на колени, потупился, изучал рисунок наборного паркета. Сейчас надо сказать правду. И подвести всех. Или не сказать, и изменить себе. Не такой уж сложный вопрос вырос в глобальную проблему. Непонятно почему. Лиманский в сотый раз спросил себя, ПОЧЕМУ он не может уехать без Милы. И ответа не нашел. Не может, и все. — Эрнст Анатольевич, я… не полечу завтра в Монреаль, извините.Вадим думал, что сейчас на него обрушатся все громы небесные. Мараджанов был мягким сентиментальным человеком, но когда дело касалось общего блага оркестра, становился жесток и неумолим. Если кто-то из музыкантов начинал мутить воду в коллективе, то как бы хорошо ни играл, Мараджанов расставался с таким. Он мог простить многое, кроме одного — предательства. А то, что совершал Вадим, как раз и было тем самым непрощаемым.— Почему? Что за причина? — вопреки ожиданиям, Мараджанов даже не нахмурился, голос не повысил.— Да нет у меня причины, в том-то все и дело. Я не знаю как быть! Не могу без Милы в Канаду ехать!— И всего-то? — Эрнст рассмеялся. Голос у него был низкий, и смех рокотал мягко. — Надо было ко мне прийти с этим, а не страдать весь концерт. Подумаем и придумаем… А кто она у вас по специальности?— Флорист, ландшафтный архитектор, дизайнер. — Лиманский не мог понять, к чему вопрос. И он никак не укладывался в проблему.— Да… это не совсем то… Хорошо, у нас на время станет библиотекарем или… без или, рабочим сцены ее не устроишь, значит, при нотах. Паспорт супруги принесите. Дальше я разберусь. — В целом, по жизни, как и в музыке, Мараджанов был великим импровизатором. Находил неординарные пути мгновенно. Вадим еще не осознал, а Эрнст уже как решенное дело отмел его проблему и вернулся к Моцарту. — И в Канаде, уж будьте так добры, не играйте престиссимо вместо аллегро. И не надо так давить на психику Богу, он понимает и с меньшим накалом страстей… легче, прозрачней леджиэро, сотто вочче и так далее. Это же Моцарт. — Мараджанов укоризненно развел руками, но в глазах была улыбка. Вадим виновато кивал, кусая губы, чтобы не рассмеяться. В этом был весь Мараджанов, сам и обликом-то похожий на Бетховена. Во всяком случае, седой всклокоченной шевелюрой, которую он поправлял пятерней чаще, чем расческой — это точно! Поклонницы часто говорили, что Людвиг в него переселился потому, что по дирижерской палочке скучает. А кто его знает, может, и так?