Беременна? Я от ужаса выронила вилку. А что, если у Мари и папеньки родится ребенок? Беда какая… Не будет для меня жизни! Сживет меня мачеха со свету ради того, чтобы вся любовь, все богатство папеньки достались не мне, а ее ребенку. Не потому ли и куклу с моим лицом лепит?
–
Что с тобой, Ася?
– встревожился за меня отец, заметив, что я почти не притронулась к еде.
– Ты не заболела?
Что я ему ответила, не помню, пробормотала какие‑то оправдания и выбежала из‑за стола.
–
Ульяша, Ульяша!..
– с отчаянным криком ворвалась я к своей верной кормилице.
–
Ай, Асенька,
– всполошилась она,
– чай, пожар приключился?
–
Хуже!
– плача, я рассказала ей о том, что узнала за обедом. Ульяна, слушая меня, охала и качала головой.
–
Сведи меня с Захарихой!
– потребовала я. Но кормилица, никогда до того мне не перечившая, вдруг отступила назад и вытянула вперед руки, словно желала отгородиться от меня.
–
Да ведь грех‑то какой, Асенька!
– жалобно промолвила она.
– А ежели мадам Мари и правда ребятеночка ждет? Не по‑божески зло против нее затевать.
–
А по‑божески меня изводить?
– воскликнула я.
– Ульяна, боюсь я ее! Сживет она меня со свету! Или про куклу ты неправду сказала?
–
Правду,
– вздохнула Ульяна и перекрестилась.
– Ей‑богу, правду! Ну, так и быть, Асенька… Возьму грех на душу ради тебя, моя кровиночка. Скажу мужу моему, Силантию Валентиновичу, пущай тебя завтра спозаранку отвезет к Захарихе, он знает куда. Никому про то не скажем! А ежели тебя кто спросит, я найду, что ответить.
Я робко топталась у порога, потому что неприветливая Захариха не пригласила пройти и присесть. Ей было безразлично, что крестьянка, что графская дочка, для нее не существовало чинов и классов. «А мне что царевна, что нищенка, все едино,
– пробормотала она, глянув на меня так недобро, что «рыбий» взгляд мадам мне показался даже ласковым.
– Просьбы у вас одни. Все вы грешницы».